Глава 8

Отец де Верной промолчал в ответ на слова Анжелики:

«Вы ведь не враг нам», но она не теряла надежду. Как ей хотелось сейчас же поведать Жоффрею о своем доверии к Мэуину, сказать: «Я верю, что этот иезуит на нашей стороне».

Отец д'Оржеваль уже подсылал к ним однажды Массера — и тот помог им лечить больных оспой в Вапассу и варить пиво. Когда они жили у Кеннебека, появился Геранд, а теперь Мэуин. Последний был самым незаурядным из них — вторым отцом д'Оржевалем, но менее склонным к мистике и фанатизму, а потому менее уязвимым. Он был настоящим помощником отца д'Оржеваля, ибо не боялся вступать в богословские споры с протестантами и вместе с тем умел устоять перед женскими чарами и перед соблазнами трактиров Нового Йорка, не страшился моря, пиратов, кораблекрушений, индейцев, медведей…

Иезуит подробно поведает своему наставнику обо всем, что увидел в стане врага. Но сумеет ли он убедить отца д'Оржеваля?

Навстречу Анжелике шел Кантор — он возвращался из порта со своими друзьями. Они несли на плечах сети и корзины, полные рыбы, омаров и мидий.

Юноша горячо обнял свою мать. Его лицо было загорелым и обветренным, словно у заправского пирата, а изумрудные глаза смотрели прямо и бесхитростно. Кантор не стал объяснять Анжелике причину своего отсутствия, и она решила ни о чем его не спрашивать, в конце концов, он был капитаном корабля.

Возвращение сына развеяло ее тревогу и наполнило ее сердце счастьем. Каким прекрасным казался Анжелике этот вечер! Страхи и волнения отступили и казались призрачными.

Она посмотрела на взлетающих птиц. Многокрылая стая стремительно поднялась ввысь, заставив померкнуть солнце. Анжелика всегда восхищалась, глядя в небо. Это был недоступный мир, где властвовал ветер и, подчиняясь неведомым законам природы, летели из края в край птицы. Это был гармоничный и живой мир, который влиял и на их земную жизнь. Тучи бакланов, больших и малых чаек во время прилива опускались на голые прибрежные скалы, превращая их в заснеженные холмы. Все менялось кругом, когда на горизонте вдруг появлялась черная точка, которая росла, приближалась, становилась сперва грозовой тучей, затем шумной птичьей стаей; и напротив — когда птицы скрывались за горизонтом, природа впадала в оцепенение, в молчаливое тревожное ожидание… Птицы! Залив, острова, Голдсборо с его непостижимой тайной… Монахиня из Квебека утверждает, что именно здесь должна произойти таинственная трагедия, в которой сыграет свою роль Дьяволица, явившаяся ей в видении.

«…Мне привиделось побережье… В заливе и на островах покоились будто заснувшие чудовища… Я слышала крики чаек и бакланов…

Вдруг из морских вод поднялась женщина неописуемой красоты, и я знала, что это демон в человеческом обличьи… Ее обнаженное тело отражалось в воде.., она сидела верхом на единороге…» Игра воображения!

«Ничего не случится, — подумала Анжелика, — этого нельзя допустить! Если это видение относится к судьбе Голдсборо, возможно, оно имеет символический смысл. Эти события могут произойти так, что мы их даже не заметим. Главное, выйти из них победителями!» Она обернулась и увидела в нескольких шагах от себя женщину. Та смотрела на Анжелику, и ее темные волосы вились, словно змеи, отражая багряный свет заходящего солнца.

— Я вижу, вы меня забыли? — послышался голос Амбруазины де Модрибур.

— Вы любовались птицами.., и забыли о моем существовании, не так ли? Вы слушали крики пролетающих чаек? Для вас они — божественная музыка… Я видела: вы улыбались с закрытыми глазами. Как вам удается так любить то, что вас окружает? Мне все это внушает ужас. Птицы! В их криках мне слышатся голоса умерших или проклятых, и я умираю от страха. А вас они чаруют. Вы их любите, а меня нет.

— Вы ошибаетесь, Амбруазина. Я очень забочусь о вас. Анжелика подошла к «благодетельнице». Похоже, что ту снова стали посещать приступы ребячества. Однако в своей мрачной подозрительности Амбруазина была права: Анжелика в самом деле забыла о ней на несколько минут. Она думала о Жоффрее де Пейраке. Глядя вдаль, она старалась различить на горизонте крохотные паруса флотилии, возвращающейся из военного похода. Роды Абигель и беседа с отцом де Верноном действительно — следовало это признать — отодвинули от нее проблемы герцогини де Модрибур. Анжелика учтиво проговорила:

— Пожалуйста, не считайте себя покинутой. Все, кто живет в Голдсборо, могут рассчитывать на мое внимание и любовь. Как только вы пожелаете, мы вместе подумаем, как быть дальше. Вы можете призвать своих девушек сюда или присоединиться к ним в Порт-Руаяле.., что не помешает нам оставаться друзьями, даже напротив.., если вам нравится Голдсборо…

— Но я не хочу уезжать! — сжимая руки, вскричала Амбруазина. — Я хочу остаться здесь, одна, с вами…

— Но вы же их «благодетельница», — возразила Анжелика, — и эти девушки нуждаются в вас. Идемте, Амбруазина, успокойтесь! Вы же не ребенок.

— Нет! Я брошенный ребенок! — в отчаянии вскричала герцогиня.

Казалось, она потеряла разум. Не осталось и следа от властной, смелой, уверенной в себе женщины, от богатой, знатной и набожной вдовы, предающейся благим делам и занятиям наукой. Раньше она вела размеренную и, в общем, счастливую жизнь. Но в последнее время что-то надломило герцогиню. Вероятно, сыграли свою роль кораблекрушение и новая, непривычная обстановка.

Словно ото сна, она пробуждалась от своей жизни отшельницы и затворницы, чтобы в тридцать пять лет почувствовать себя ребенком, потерявшим где-то свою душу и отданным на растерзание чудовищу.

Анжелике представилось, что душа герцогини де Модрибур блуждает в пустынных небесных сферах, будто птица, потерявшая свою стаю и вынужденная сама искать верное направление пути. Анжелика много раз видела таких, обычно молодых и неопытных птиц, которые взлетали, опускались, снова кружили в небесах, издавая безответные крики. Она разделяла тоску этих потерянных существ, которым не на кого уповать, они были обречены на гибель, если не находили в себе силы и волю к жизни…

«Ему кажется, что за ним вот-вот прилетит мать, — говорил Кантор, который тоже любил вместе с ней по вечерам наблюдать за птицами, — но это не так, мать никогда не возвращается…» Анжелика как ребенка погладила Амбруазину по голове.

— Все хорошо, — успокаивающе сказала она, — потерпите! Здесь вы в безопасности, никто вам не причинит зла. Когда вы окрепнете, мы поговорим. А пока живите и не тревожьтесь ни о чем. Знаете, я сейчас собираюсь отнести Абигель подарки, которые мы с мужем для нее приготовили. Хотите пойти со мной? Вам станет спокойнее, когда вы увидите ее очаровательную малышку…

Для Абигель они приготовили Библию, отделанную золотом и серебром и двумя чеканными пластинами — одна изображала исход из Египта, другая — Эсфирь с Артаксерксом; пурпурное, расшитое золотом покрывало, накидку на, подушку и уголок для одеяльца.

Для остальных членов семьи Анжелика добавила коробку конфет из Англии и два горшочка — с зеленым имбирем и флердоранжем.

Кантор, Марсиаль и их приятели шумной гурьбой тоже пришли поздравить маму и малышку.

Анжелика боялась, как бы многочисленные посетители не утомили Абигель. Молодая мать волновалась из-за того, что у нее все еще не было молока и держался небольшой жар. Анжелика пообещала ей на следующее утро принести настой из трав, дала несколько советов Северине, Ребекке и тетушке Анне, которые должны были всю ночь сменять друг друга у постели Абигель, и поговорила с Габриэлем Берном, внимательно следившим за порядком в своей маленькой семье.

Сопровождаемая Амбруазиной, Анжелика сделала еще какие-то дела и наконец осталась одна. С наступлением ночи вернулись и ее тревоги. Она упрекнула себя в том, что не рассказала отцу де Вернону о своих подозрениях в чьих-то Дьявольских кознях против них. Иезуит не выглядел враждебным, так отчего она не доверилась ему? Но почти сразу внутренний голос призвал Анжелику к осторожности.

Менее всего она боялась индейцев. Пытаясь представить происшедшие события в некой логической последовательности, Анжелика не улавливала их связи между собой. Неизвестный корабль с незнакомыми людьми на борту, которые будто намеренно дали ложные сведения; женщина, нет, — две женщины, которые слишком долго спали, явно под действием снотворного… Нелегко было решиться и раскрыть эти факты исповеднику, не вполне доверявшему ей. Все было слишком неясно, чтобы понять, с какой стороны их подстерегала опасность. Анжелика напряженно размышляла, искала ответ на этот вопрос, и внезапно догадка сверкнула в ее мозгу. Кто-то хотел отомстить! Именно отомстить. Упорство и даже некоторая нелогичность поступков человека, не брезгующего никакими средствами, лишь бы доставить им как можно больше неприятностей, напоминали настойчивость маньяка, идущего за ними по пятам и не утруждающего себя следованием заранее продуманному плану с какими-либо политическими целями. Золотую Бороду им, конечно, подослали специально. Идея отдать удачливому корсару земли, уже занятые неугодными людьми, могла родиться и в Версале безо всякого участия властей колониальной Франции. Однако господа из Парижа не могли предвидеть в своих планах, что Золотую Бороду похитят и перевезут на остров, где он встретится с Анжеликой, не могли предвидеть записку, переданную Пейраку: «Ваша жена находится с Золотой Бородой на острове Старого корабля»…

Такую дьявольскую операцию, в которой было предусмотрено все до мельчайших деталей, мог замыслить только человек с коварным умом, осведомленный об их быте, привычках, характерах и особенностях. Эта интрига, очевидно, была нацелена на то, чтобы вовлечь всех троих в неминуемую трагедию и, возможно, уничтожить. Думая об этом, Анжелика всякий раз содрогалась. Нет, ей нельзя самообольщаться. Все это было отнюдь не цепью случайных неприятных совпадений, в чем ей хотелось иногда себя убедить.

За всем этим кто-то стоял. И он мстил им. Но кто мог до такой степени их ненавидеть? Неужели кто-то питал такую ненависть к Пейраку, что решился отнять у него жену.., заставить его пойти на убийство… Или это месть Анжелике? Неужели она кого-то обидела так сильно, что этот человек пошел на подобную подлость? Она подумала о Кловисе, который внезапно исчез.

Она знала, зачем Жоффрей поручил Кантору привезти Кловиса: расспросив его, Жоффрей надеялся узнать, откуда взялся фальшивый приказ, из-за которого Анжелика отправилась в английскую деревню, прямо в ловушку канадцев. Кантор получил его от Мопертюи. Но тот уже был в Канаде.

Тогда, в Хоусноке, желая установить истину, Пейрак разговаривал со всеми людьми Мопертюи, кроме Кловиса. Но тот исчез.

Какое-то время Анжелике казалось, что она ухватила верную нить, но, поразмыслив, она поняла, что это не так.

Она не могла представить себе, чтобы этот бедный угольщик был способен на столь тонкие психологические опыты. Хотя никогда нельзя знать наверняка, чего можно ждать от этих скрытных, незамысловатых людей, когда у них появляется какая-то цель. Тогда их хватка может уподобиться бульдожьей. Но в любом случае, если бы Кловису вздумалось бродить здесь в округе, его бы немедленно узнали и привели к графу де Пейраку.

Оставалось выяснить, откуда взялось снотворное в кофе, ибо не было никаких сомнений: именно от кофе, который пили только госпожа де Модрибур и госпожа Каррер, обе женщины погрузились в столь долгий сон.

Анжелика стала разглядывать порошок жареного кофе, который у нее еще оставался. Он был обычным на вид и имел восхитительный аромат. Если бы здесь был Жоффрей, он бы исследовал его и обнаружил примесь.

Она подумала, не спросить ли на сей счет мнение торговца пряностями. Быть может, со своим тонким обонянием и знанием колониальных товаров он смог бы определить, что содержит кофейный порошок… Но Анжелика решила не вмешивать в свои дела этого пирата, который даже не жил в Голдсборо. Не желая подвергать кого-либо опасности, — отравиться мог тот же котенок, который без конца нюхал кофе, — Анжелика не без сожаления решила избавиться от порошка.

Она собственноручно высыпала в море содержимое коробки и вернулась домой в сопровождении котенка, не отстававшего от нее ни на шаг.

Какое счастье, что с ней был этот малыш! Как ни мал был котенок, он успокаивал ее страхи. Анжелика взяла его на руки, прижала к себе и стала ласкать, глядя в окно на ночной Голдсборо и далекие вспышки молний.

Глава 10

— Где ребенок? — спрашивала у всех Анжелика. — Маленький подопечный отца де Вернона Нильс Аббиал.

Сначала она побежала к опустевшему дому иезуита, но не найдя там мальчика, стала искать его повсюду. Вещи отца де Вернона он, видимо, унес с собой. Анжелике не давали покоя последние слова Джека Мэуина: «Письмо.., д'Оржевалю… Оно не должно…» Анжелика чувствовала, что письме! имеет чрезвычайное значение. Ее воображение разгоралось, Я одновременно росла уверенность, что в этом письме есть ответы на все ее вопросы.

Да, теперь она не сомневалась: иезуит все понял и сорвал покров со всех тайн. Если бы ей удалось отыскать это письмо, она узнала бы имена своих врагов, смогла бы избежать их козней и защитить своих близких.

Отец де Верной несомненно хотел того же самого, когда, собрав последние силы, произнес последние слова:

«Письмо.., д'Оржевалю… Оно не должно…» Что он имел в виду: оно не должно к нему попасть.., или, наоборот, не должно потеряться…

Анжелика попросила Колена собрать людей на поиски мальчика.

Однако наступала ночь, и все пришлось отложить до утра.

Бесполезно было сетовать на жестокость происшедшего.

Со слов двух англичан из лагеря Шамплен понемногу становилась ясна причина разыгравшейся трагедии. В лагере прошел слух, что иезуит, сговорившись с местными папистами, графиней де Пейрак и Коленом Патюрелем, собирался доставить англичан в Квебек в качестве пленников. Прирожденная вспыльчивость пастора-пуританина сыграла свою роковую роль.

На притихший Голдсборо спустились сумерки. И только сверчки и цикады, хозяева ночи, вовсю распевали свои песни, словно бросая вызов людскому унынию.

Вместе с летней разноголосицей ночь несла с собой опасность и угрозу.

Наконец Анжелика вернулась в форт. Ей было страшно опять оставаться одной. Когда же вернется Жоффрей?

К ее страхам добавлялась еще одна причина для тревоги: целый день она не видела своего котенка. Не было его и здесь. Без резвого малыша дом казался холодным и мрачным. Анжелика даже вообразила, что котенок исчез навсегда, как и Джек Мэуин, навечно покинувший сегодня земной мир. Отсутствие ее маленького друга делало невыносимой ее скорбь и тяжесть, лежащую на сердце.

Анжелика вышла на улицу, решив во что бы то ни стало найти котенка. Она не осмелилась спросить у охранников, не встречался ли он им. После того, что сегодня произошло, ее заботы могли показаться смешными. Между тем для Анжелики они были чрезвычайно важны. Если котенок потерялся, исчез, умер, для нее это будет равносильно признанию, что беда схватила их за горло и уже не отпустит. Она должна его искать, как недавно искала ребенка.

Анжелика шла по улицам поселка и звала вполголоса:

«Где ты, мой маленький? Иди сюда! Иди!» Она останавливалась перед садовыми оградами, искала в тени заборов и деревьев. Она спустилась к морю, осмотрела все лодки и корзины рыбаков, что были на берегу, все камни, обнажившиеся после отлива. «Где ты, мой маленький?! Иди скорей, прошу тебя!» Яркая луна с золотистым нимбом освещала ей путь.

Анжелика не могла рассказать о своих мучениях редким прохожим, попадавшимся ей на улицах. Она думала, что, если бы Онорина была здесь, она бы ее поняла. Держась за руки, они шли бы вместе, охваченные одним простым неотступным желанием — найти потерявшегося друга, невинное существо, которое делило с ними кров и, выбрав себе хозяев, беззаветно полюбило их. Его непременно нужно найти. Он не должен исчезнуть навсегда, и именно в такой день.

Почти отчаявшись, Анжелика вернулась в форт, обошла его, поискала в тени у подножья стены и внезапно остановилась. Что это, светлячки? Ей почудилось, что возле изгороди в траве горят два золотых глаза.

— Это ты, малыш? — прошептала Анжелика. Ничто не шелохнулось в ответ. Но радостное предчувствие заставило сильнее забиться ее сердце. Она была уверена — это он. Но почему он не двигается? Она подошла поближе и наклонилась. На сей раз не оставалось никаких сомнений: на Анжелику глядели широко раскрытые глаза котенка.

— Это ты, — сказала она, — но что с тобой? Ты меня не узнаешь?

Она протянула руку, дотронулась до тельца зверька, но он издал дикий крик. Анжелика отдернула руку.

— Что с тобой? Что с тобой? Что случилось? Она бросилась к караульному посту.

— Пожалуйста, дайте мне фонарь!

Солдат снял фонарь с крюка и предложил проводить ее, но Анжелика отказалась. Она побежала обратно, моля небеса, чтобы котенок никуда не убежал. По счастью, он лежал на том же месте, скорчившись в зарослях густой травы. Это был он — неподвижный, свернувшийся в клубок, словно в раскаянии опустивший голову. При свете лампы Анжелика разглядела его мордочку, всю в крови.

— Что с тобой? Что случилось? Что с тобой сделали?

Она пыталась взять его на руки, но всякий раз, когда она дотрагивалась до зверька, он душераздирающе мяукал. Наконец Анжелике удалось завернуть его в шаль и прижать к груди. Котенок дрожал и глухо постанывал.

Анжелика принесла его домой. Едва она положила его на стол, чтобы внимательно осмотреть, в отчаянном прыжке он вырвался и попытался забиться в угол — все животные инстинктивно ищут укромное место, чтобы встретить там смерть. Но зверек не мог уйти далеко: он снова скорчился на полу, уронив голову, словно собирая последние силы. Анжелика опустилась возле него на колени.

— Это же я, — ласково уговаривала она. — Это я, ничего не бойся, я тебя вылечу.

Стараясь не дотрагиваться до котенка, она стала разглядывать его раны. Кровь текла из ноздрей. Местами у него были вырваны целые клочья шерсти — там тоже сочилась кровь. Повсюду виднелись следы ударов.

Анжелика осторожно взяла лапку, которую он не мог поджать под себя, и ей показалось, что на ней виднеются следы ожогов.

— Может быть, он наступил на кострище. Но кошкам не. страшны даже раскаленные угли…

Ужасное подозрение шевельнулось в ней, подобно тому как легкая зыбь на море превращается в черную волну, готовую обрушиться на берег.

— Его били! Кто-то умышленно бил и истязал его… Ее сердце замерло от страха и тоски.

— Кто это сделал? Кто?

Анжелика в ужасе поглядела вокруг, стараясь в полутьме различить очертания чудовища, которое невидимкой бродит среди них, сея панику, отчаяние и смерть.

Глава 12

— Еще бы нам не волноваться, — желчно проговорила Бертилья, — вы с вашими гнусными опытами уморили мою свинью… Свинью, которая обошлась нам в целое состояние! Ну, раз здесь замешаны вы, госпожа де Пейрак, никто ничего не скажет! Нам останется только смириться с нашей потерей…

— Не будьте столь агрессивны, Бертилья, и объясните наконец, в чем дело, какой ущерб я вам причинила?

— Вы убили мою свинью, — повторила молодая женщина.

Все разглядывали что-то внизу, под окном. Наклонившись, Анжелика увидела на земле розовую тушу: это была свинья Рамберов, лежащая неподвижно, будто мертвая.

— Что с ней случилось?

— Ваша свинья ела все подряд, — заметил Эрве Ле Галь, — она, наверное, проглотила какие-нибудь колючки.

— Нет, — сварливо и упрямо возразила Бертилья, — я знаю, что говорю. Вчера вечером я видела, как госпожа де Пейрак выбросила что-то в окно, а сегодня на этом месте находят сдохшую свинью.

— Я вылила отвар, — объяснила Анжелика, — Она не могла его выпить.

— Она могла съесть коренья, пропитавшиеся вашим отваром.

— Но говорю же вам, он был совершенно безвреден.

— Так почему же вы его вылили?

— — Отвар был уже несвежий, но в любом случае от него не могло быть никакого вреда.

— А почему ваша свинья всегда рылась в соседских огородах? — вопросил сосед в полотняной шапочке. — Не далее как вчера она копалась в моих кукурузных грядках.

— Вы что, предлагаете нам держать ее на привязи? — возмутился мужчина в меховой шапке.

Это был супруг Бертильи, бывший муж бедной Женни Маниго, Жермен Рамбер. Анжелика его не узнала. Небритым, обветренным лицом он походил на зверобоя.

Вежливо, но настойчиво Анжелика попросила всех покинуть сад Бернов и пойти спорить в другое место, предварительно приведя в порядок участок. Жермен Рамбер попросил помочь ему сделать носилки, чтобы перенести свинью, которая весила не менее двухсот фунтов.

— Для них это просто катастрофа! — вздохнула Абигель, когда узнала о том, что случилось. — Они купили эту свинью у французов из Порт-Руаяля за набор шкурок и, несколько луидоров, которые Жермен привез из Ла-Рошели. Тем самым они обеспечили себя пропитанием на всю зиму, и им не нужно было бы просить помощи у общины. Эта семья живет отдельно от всех и не хочет ни с кем иметь дело. Жермен охотится. Он предпочитает торговать мехами вместе с дикарями, нежели работать на колонию. Семья Маниго его совсем не видит…

Чуть позже Бертилья появилась снова с маленьким Шарлем-Анри на руках. Было видно, что она пришла не по, своей воле, а по принуждению. Она нелюбезно спросила у Анжелики, может ли она подтвердить, что отвар не содержит яда. В таком случае, при всей необъяснимости гибели животного, вероятно, можно было бы спасти окорока и покоптить их, если уж не удалось забить свинью по всем правилам и приготовить из ее мяса сосиски и кровяную колбасу.

Анжелика уже позаботилась об Абигель, о новорожденной и о котенке, который, похоже, понемногу оправлялся от ран. Она прибрала в доме, подмела у очага и собиралась отправиться в лагерь Шамплен.

Она вдруг подумала о том, сколь безутешна, должно быть, бедная мисс Пиджон после ужасной гибели пастора, и ругала себя за то, что не сразу вспомнила о несчастной английской старой деве, одной из немногих, кому удалось спастись из бойни в Брансуик-Фолсе.

Услышав слово «яд», Анжелика сперва пожала плечами, а потом испытала внезапное потрясение, только сейчас осознав ужасную истину. Она почувствовала, как холодный пот выступил у нее на лбу.

— Яд?

— Так там все-таки был яд! — вскричала Бертилья, напуганная выражением ее лица. — Ах! Какая беда! Нам не достанется ни кусочка сала… Вы должны возместить нам убытки, — в гневе она не замечала, что чересчур энергично качает своего малыша.

— Не надо так волноваться, — сказала Анжелика, — и хватит упреков. Вам надо сетовать только на вашу собственную небрежность. Повторяю, я уверена, что в отваре, который я вылила вчера вечером, яда не было, но я все же не советовала бы есть мясо животного, которое не было забито по правилам и погибло по неизвестной причине. Вам следовало кормить его урожаем своего огорода, а не соседского.

Бертилья в ярости удалилась, громко обещая пожаловаться господину де Пейраку, когда тот вернется. Он-то уж, по крайней мере будет щедр, она в этом уверена.

Анжелика хотела отогнать от себя страшное подозрение, но ей это не удалось. Она попыталась припомнить, что произошло вчера с настоем, который она вылила на беду Бертилье. Она приготовила его, дала Абигель выпить одну чашку, и та не почувствовала никаких признаков недомогания. Потом кувшинчик с отваром целый день простоял возле очага, ибо Северина забыла выполнить ее просьбу. Когда Анжелика решила поправить эту оплошность, из-за своей неловкости она пролила несколько капель на алую наволочку. Расстроившись, она обратила внимание на неприятный цвет, который приобрел отвар в течение дня. Вылив настой за окно, она вымыла кувшин и чашку из гладкого, сверкающего неверского фаянса, на котором не могло после мытья остаться никаких следов старой жидкости. Однако Анжелика осмотрела оба сосуда, затем вышла из дому и обогнула его, чтобы взглянуть на землю под окном. Соседи выполнили требование Анжелики: унесли свинью и прибрали возле дома Бернов. Кроме человеческих следов под окном ничего не было — ни малейших остатков пищи, ничего, что могло бы указать на причину смерти животного.

«Кто сказал, что свинья погибла от отвара?! Так считает Бертилья. Но она вечно выдумывает самые невероятные истории. Даже если питье простояло целый день на жаре, оно не могло принести большого вреда. Я много раз видела, как его пьют кормящие матери…» Вернувшись в дом, Анжелика заметила в углу скомканную наволочку, снятую с подушки Абигель. , Движимая внезапным порывом, она схватила и развернула ее. В тех местах, куда упали капли, на алом шелке расплывались уродливые белесые пятна и дыры. Анжелика почувствовала, что бледнеет. Так повредить ткань мог только яд, разъедающий краску и разрушающий материю.

Анжелика молча глядела на развернутое полотно. Она приготовила этот отвар специально для Абигель. Неужели чья-то преступная рука умышленно добавила в него смертельный яд? И если бы не Лорье, загородивший своей корзиной кувшин так, что Северина забыла после обеда подать его Абигель, молодая мать приняла бы страшную и быструю смерть. И если бы вчера вечером Анжелика не решила приготовить новый настой, то она из собственных рук напоила бы лучшую подругу отравленным питьем. Нет, она сходит с ума!

Кто мог желать смерти Абигель?!

— Много ли народу у вас побывало вчера днем? — спросила Анжелика, обернувшись к Абигель, которая молчала, не сводя с нее глаз.

— О! Много! Это было настоящее паломничество.

— Но кто? Назовите их имена.

— Я не могу всех припомнить. Иногда я утомлялась и немного дремала. Во всяком случае, я точно помню, что приходил господин Патюрель с лейтенантом, господином де Барсампюи. И квартирмейстер Ванно. Он подарил мне резную пенковую вещицу. А еще.., ах да, припоминаю, у нас был юнга.., вы знаете юнгу с «Единорога»? Он тоже хотел мне кое-что подарить: деревянную резную ложку. Я отказалась — ведь это все, что осталось у бедного юноши! Да, чуть не забыла, приходила Жюльена, королевская невеста, которая вышла замуж за одного из пиратов. Она просидела довольно долго. Ей хотелось мне чем-нибудь помочь, и она стала прясть пряжу, которую я забросила из-за родов. Она очень ловко управлялась с веретеном. Это, в общем-то, очень добрая девушка.

— А кто еще?

Анжелика сложила наволочку и перед тем, как положить в карман, завернула ее в кусок ткани.

— Больше не знаю, забыла. Но я вам скажу, как только припомню чье-нибудь имя или лицо. Но почему вы спрашиваете? И почему Бертилья вернулась и так кричала? Вас что-то тревожит?

— Нет. Бертилья считает, что ее свинья умерла из-за того, что съела какую-то гадость в вашем саду. Вы же знаете, как она любит устраивать склоки.

— Возможно, она права. По совету вождя индейцев Эчемина, отца госпожи д'Урвилль, я посадила растения, которые называются картофель. У них съедобные корни, но говорят, что завязи на стеблях, похожие на маленькие помидоры, ядовиты. Я даже детей предупредила, чтобы они ненароком их не сорвали.

— Скорее всего, это именно так, — с облегчением вздохнула Анжелика.

Правда, оставались таинственные пятна на наволочке. Анжелика никак не могла отделаться от навязчивого видения: преступная рука сыплет яд в лекарство, предназначенное для Абигель. Сколь ни невероятным казалось такое предположение, но происшествия, дурные совпадения и напряжение последних дней убеждали Анжелику в его достоверности. Какой-то безумец бродит среди них, сея зло и, повинуясь своим воспаленным видениям, покушается на всякого, будь то котенок, роженица или ребенок… А снотворное в кофе? А смерть иезуита и пастора? По крайней мере, хоть здесь некого было винить. Всему причиной было природное неистовство характеров, толкнувшее священников на поединок.

Анжелика обхватила руками голову. Что стало с маленьким шведом и с письмом иезуита?

Она наклонилась к котенку, неподвижно лежащему в мягком кресле. Он пока не мог лежать на боку, как здоровые кошки, и сидел в терпеливой, смиренной позе: лапки зверька были поджаты, шея вытянута, голова наклонена вперед, глаза полузакрыты. Казалось, что он едва дышит.

— Хоть ты скажи, кого ты видел тогда? — прошептала Анжелика. — Ты-то знаешь, ты знаешь все. Ах, если бы ты умел говорить!

Если бы Жоффрей был здесь, он бы сразу сказал, какое химическое или природное вещество могло оказаться столь ядовитым, и уничтожить краску, и разъесть ткань до дыр.

Анжелике казалось, что ее мужа нет рядом уже целую вечность. На самом деле он отсутствовал всего пять дней.

Если он уладит все дела с англичанами на реке Святого Иоанна, все равно он вернется не раньше, чем через неделю.

Что же ей сейчас предпринять? Может быть, поговорить с Коленом? А кто разберется в этих подозрительных пятнах? Может ли так повредить материю неядовитое вещество?

Анжелика вдруг снова подумала о торговце пряностями, который приплыл с экипажем Ванерека, корсара из Дюнкерка, и после отплытия «Бесстрашного» остался в Голдсборо со своим слугой с Карибских островов.

Наказав Северине следить за каждым, кто придет навестить их мать и маленькую сестру, Анжелика пошла посоветоваться с этим человеком. Но, как назло, два или три дня тому назад он исчез. Никто не мог сказать, уплыл ли он по морю или ушел лесной тропой, — слишком многие бывают в этим местах.

Анжелика вспомнила, как Колен говорил на Совете о том, что нужно завести журнал и вписывать в него каждого, кто пробудет в Голдсборо больше двух дней. И любой гость города должен указывать, когда и в каком направлении он намерен уехать. Мудрое решение!

Анжелике хотелось посоветоваться с Коленом. Однако об опасности, нависшей над ними, говорила лишь ее женская интуиция, доказательства же были скудны, а порой смехотворны. Она боялась, что ее сочтут нервозной особой, которая надоедает окружающим и, как знать, может быть ищет предлог остаться наедине с губернатором Коленом Патюрелем. Пожалуй, впервые в жизни Анжелика не знала, что она должна предпринять и даже что думать. Ее не оставляли сомнения: то до боли в сердце она была убеждена в близкой и страшной опасности, то ее боязнь рассеивалась, и их положение представлялось довольно прочным.

В конце концов, что произошло из ряда вон выходящего?

Два человека в пылу схватки нанесли друг другу смертельные удары, шалун-котенок попался под ноги грубому матросу, прожорливая свинья отравилась ядовитой завязью картофеля, старая индианка напилась допьяна.., обычные жизненные происшествия и несчастные случаи.

Полуденный ветер дышал в лицо зноем, доводя Анжелику до изнеможения.

Если бы Жоффрей был здесь… Никогда она так отчетливо не ощущала, что он — ее надежда и путеводная звезда. Из всех испытаний, которые он преодолел, из всех трудностей, которые он превозмог, родилась его удивительная интуиция, сродни животному инстинкту. Если он говорил: «Это пустяки», можно было не волноваться. Если он говорил: «Надо поостеречься», приходилось быть начеку. Враг не дремал, но и Жоффрея нельзя было обмануть невинной внешностью; ему не мешали ни жара, ни ветер.

Но муж был далеко. С какими врагами сейчас воюет он? Где-то там, на востоке, в центре Французского залива… Где он? Как хотелось ей поскорее его увидеть!

Анжелика направилась в лагерь Шамплен. Она нашла мисс Пиджон одну: англичанка сидела на стволе поваленного дерева, скрестив руки на коленях.

Анжелика подошла к ней, села рядом, обняла за плечи и тихо сказала по-английски: «My poor dear, моя бедная, моя дорогая…» Мисс Пиджон заплакала.

Какие мечты, какая нежность и преданность скрывались за тонким увядающим лицом старой девы с американского побережья, выросшей между дремучими лесами и морем, воспитанной в соответствии со строгими правилами пуританской морали? Но каждый человек имеет право на тайные мечты.

— Почему его довели до такой ярости? — наконец смогла. выговорить она. — Он был такой чувствительный! Ничтожный пустяк мог вывести его из себя…

Анжелика знала, что говоря так о преподобном Пэтридже англичанка была отчасти права. Этот человек и в самом деле был чувствительным на свой манер и, как все глубоко образованные люди, страдал от мракобесия невежд и скудоумия рода людского.

— Он так боялся за свою паству, за наши души. Когда мы оказались рядом с французами, он постоянно призывал нас молиться. Кому понадобилось говорить ему, что нас собираются отправить в Квебек в сопровождении иезуита и принудить принять католичество?! Ведь это же не правда?

— Конечно, нет! Как вы недоверчивы! Я ведь много раз вам повторяла, что здесь, под покровительством графа де Пейрака, вы в безопасности! Почему вместо того, чтобы поверить мне, Пэтридж разъярился из-за очередных вздорных слухов?!

— Вы правы! Но, знаете, после того, как в схватке с индейцами его, беднягу, ранили в голову, он стал чересчур вспыльчивым…

Старая дева говорила о воинственном пасторе с нежностью и упоением, которые она ни разу не позволила себе проявить при его жизни. Анжелику связывали с ней общие воспоминания о путешествии из Брансуик-Фолса в Голдсборо, после кровавой бойни в поселке англичан, и она согласилась с мисс Пиджон.

— Признаюсь, я никогда не видела, чтобы кто-нибудь столь мужественно переносил страдания, получив такую ужасную рану. Это был человек исключительной стойкости.

— Вы тоже так думаете?

Женщины еще беседовали некоторое время, и мисс Пиджон понемногу стала успокаиваться. Анжелика уже подумывала о возвращении, как вдруг увидела всадника. Издали она узнала Колена. Он заехал в лагерь, что-то спросил, и ему указали на то место, где находились женщины.

Вскоре Колен прискакал к ним, галантно поклонился и обратился к Анжелике:

— Уже поздно, сударыня. Вам не следует возвращаться одной в Голдсборо. Вы совершили ошибку, придя сюда без сопровождения. Я приехал за вами.

Затем он по-английски заговорил с мисс Пиджон:

— Мисс, не могли бы вы завтра прийти на заседание Совета. Я хотел просить вас по утрам заниматься английским языком с детьми гугенотов. Их будут привозить к вам на телеге, и за работу вы будете получать продукты, жалование и нашу помощь.

— Так это правда, что нас не выдадут канадцам? — воскликнула вконец успокоенная мисс Пиджон.

— Конечно, нет. Кто распространяет эти дурные слухи? Я только что еще раз заверил ваших соотечественников, что подобные слухи безосновательны. Как только улягутся волнения в Массачусетском заливе, вы сможете беспрепятственно вернуться в Новую Англию. А пока подумайте о моем предложении.

Глава 14

Когда Анжелика взялась за ручку своей двери и начала ее приоткрывать, она инстинктивно почувствовала, что, как и в ту ночь, в комнате кто-то есть.

На сей раз ей не хватило смелости оказаться один на один с опасностью, и она позвала на помощь охранника.

Караульный вошел в комнату первым, высоко подняв фонарь.

В спальне оказался испуганный мальчик, изо всех сил прижимавший к себе котомку. Пламя фонаря заплясало в белокурых волосах ребенка. Это был Нильс Аббиал, сирота, которого отец де Верной подобрал на пристани Нового Йорка.

Анжелика почувствовала, как ее сердце запрыгало от радости и облегчения, но в то же время от какой-то смутной тревоги.

— Вы можете идти, — обратилась она к охраннику. — Благодарю вас.

Едва дверь закрылась, Анжелика заговорила по-английски с юнгой «White Bird». Он не ответил, а только порывисто протянул ей свою котомку. Это был мешок из невыделанной оленьей шкуры. Открыв его, Анжелика обнаружила вещи покойного иезуита: требник, епитрахиль, самшитовые четки, стихарь и используемые в богослужении предметы культа, обернутые бархатом с тонкой золотой и серебряной вышивкой. Там были дискос, небольшая чаша, дароносица, две лампадки, — все из позолоченного серебра; распятие на серебряной подставке и облатки, завернутые в атласный плат. Анжелика не знала, освящены ли эти вещи, и не осмеливалась прикоснуться к святым реликвиям.

Мальчик нетерпеливо достал и протянул ей требник.

Книга сама раскрылась на странице, заложенной согнутым пополам листком пергамента. Развернув его, Анжелика поняла, что это и есть неоконченное послание.

«Дорогой мой брат во Христе…» С первой строки было ясно, что это письмо д'Оржевалю…

Она держала в руках послание, которое коадъютор отца д'Оржеваля начал писать за несколько часов до своей смерти.

Ее охватил страх: какие ужасные новости она узнает из этого письма? Имеет ли она право его читать? Имеет ли она право проникать в мысли умершего.., невольно вынуждая скрытного, сдержанного человека рассказывать ей после смерти то, что он не хотел сказать при жизни?

Однако Анжелика чувствовала потребность как можно скорее разобраться в угрожающей и напряженной ситуации, почти машинально развернув письмо, бросила на него взгляд и начала читать.

«Дорогой мой брат во Христе. Пишу вам из Голдсборо, куда я отправился, дабы завершить миссию, которую вы на меня возложили. Уповая на ваше доверие и памятуя о вашем обещании принять мои суждения за истину, словно не я, а вы сами явились свидетелем событий, о которых пойдет речь, я буду говорить без околичностей и не боясь обнадежить или прогневить вас.

Святая цель, стоящая выше обид, проникающих порой в наши грешные души, повелевает нам обоим отрешиться от страстей и желаний в поисках истины, дабы защитить души наших единоверцев, над которыми нависла большая угроза.

Итак, прежде всего я должен без обиняков сказать, что вы были правы, дорогой святой отец, и видения, посланные вам милостивым и всемогущим Господом в подтверждение видения святейшей монахини из Квебека, вас не обманули. Да, вы были правы: Дьяволица находится в Голдсборо…» Потрясенная, Анжелика остановилась. Она не верила своим глазам. Неужели отец де Верной мог выдвинуть такое обвинение? Так значит, он ей не поверил! Он ничего не понял… Несмотря на ее откровенность, он продолжал верить глупым россказням о ней. Буквы прыгали перед ее глазами.

«…Да, вы были правы: Дьяволица находится в Голдсборо. Я пишу эти строки не без внутренней дрожи. Как ни готовим мы себя в течение всей нашей церковной жизни к борьбе с исчадиями Сатаны, мы тем не менее испытываем огромные затруднения, когда подобные испытания все же выпадают на нашу долю. И я со всем смирением смертного, который временами ощущал свою слабость перед лицом коварного врага, поведаю вам все обстоятельства нашей встречи. Великий Альберт учит, что дух Люцифера опасен тем, что может сочетать ангельскую красоту с женскими чарами, перед которыми всякий земной человек чувствует себя беззащитным. Он искушает нас не только обаянием плоти, но и обещанием ласк и блаженства, которые настойчиво напоминают нам о наших матерях и дарованных нам минутах счастья. Однако, черпая силы в ваших напутствиях и в заветах Церкви, я без особого труда распознал истинную природу той, кого без колебаний называю отныне Дьяволицей. Это злой дух в женском обличье. Дьяволица сластолюбива, она обладает живым умом, направленным на преступление и святотатство. Без малейших сомнений она совершила попытку обольстить меня и воспользоваться святым таинством покаяния, дабы обмануть меня и заполучить в союзники для осуществления своих гнусных планов…» «О, нет! Нет! — почти вслух закричала Анжелика, — нет, святой отец, это не правда! Я не пыталась вас обольстить, это не правда. О! Джек Мэуин, возможно ли это?! Я считала вас своим другом…» Ее сердце готово было выскочить из груди. У нее закружилась голова от охватившего ее ощущения катастрофы. Ей пришлось положить письмо и опереться о стол, чтобы не упасть.

Белокурый мальчик смотрел на Анжелику. На его лице отражался весь ужас, который она испытывала. Ребенок принялся еле слышно повторять:

— Mistress! They pursue me. For god's sake! Do help me! «Сударыня! Они меня преследуют. Ради Бога, помогите мне! (англ.)».

Но Анжелика его не слышала.

Кто-то постучал в дверь и, не получив ответа, произнес:

— Что случилось? Что надо этому ребенку? Я вам помешала?

Это был нежный голос Амбруазины. Анжелика попыталась взять себя в руки.

— Пустяки. Добрый вечер, Амбруазина. Что вы хотели?

— Конечно, видеть вас! — трагическим голосом воскликнула герцогиня. — Весь день я не вижу вас, и вы удивляетесь, когда поздно вечером я прихожу справиться о вашем самочувствии?

— В самом деле, я сегодня совсем не была с вами.., простите меня. У нас было столько хлопот…

— У вас и сейчас измученный вид.

— Так и есть. Я только что испытала жестокое разочарование в человеке, которому очень доверяла.

— Это очень горькое испытание. Нам все время кажется, что мы привыкли к несовершенству людей, которые нас окружают, и все же наши сердца остаются по-прежнему ранимыми.

Амбруазина положила руку на плечо Анжелики и значительно произнесла:

— Мне кажется, отсутствие господина де Пейрака для вас непереносимо. Я кое-что придумала: давайте вместе поедем в Порт-Руаяль! С вами у меня хватит мужества покинуть этот берег и вернуться к своим обязанностям. По крайней мере я смогу поразмышлять о том, как лучше устроить судьбу своих подопечных, и здесь я тоже рассчитываю на ваши советы. Эта поездка позволит вам увидеть господина де Пейрака двумя-тремя днями раньше, чем в Голдсборо.

Поскольку Анжелика удивленно молчала, герцогиня продолжила:

— Разве вы не знаете, что он собирался на обратном пути заглянуть в Порт-Руаяль?

— Нет, я этого не знала. — Во всяком случае, он мне об этом сказал, — смущенно призналась Амбруазина, — а значит…

Казалось, она раздосадована своей оплошностью и теперь пытается что-то придумать или вспомнить.

— Он сказал об этом господину губернатору, а я присутствовала при их беседе… Давайте поедем, — уговаривала она. — Завтра же отправимся в Порт-Руаяль, так будет лучше, чем ждать здесь, сгорая от нетерпения, да и мне это поможет укрепить свои силы.

— Я подумаю, — пообещала Анжелика.

Она все еще не оправилась от жестокого удара. Открылось предательство… Предательство отца де Вернона. И оно повергло Анжелику в состояние оцепенения. Амбруазина была права. Ей нельзя здесь оставаться. Нужно что-то предпринять, а главное — как можно скорее увидеть Жоффрея.

Анжелика подумала, что ей следует прочесть письмо до конца. Она открыла было рот, чтобы как можно деликатнее попросить Амбруазину оставить ее одну, но, взглянув на стол, обнаружила, что письмо исчезло.

Анжелика оглядела комнату. Мальчика тоже не было.

— Куда подевался ребенок? — вскричала она.

— Он ушел, — сообщила Амбруазина. — Я видела, как он взял свой мешок, положил в него бумагу, которая лежала на столе, и легко и бесшумно побежал к двери. Он очень странный, этот ребенок. Как маленький гном.

— Нужно его догнать.

Анжелика бросилась было к двери, но Амбруазина с силой удержала ее, вцепившись в нее и внезапно побледнев от испуга.

— Не ходите туда, Анжелика! Не ходите туда! Здесь пахнет дьяволом. Быть может, он вселился в этого ребенка…

— Не говорите глупости! — воскликнула Анжелика. — Я должна его догнать.

— Нет, только не сегодня вечером. Подождите до завтра, — молила Амбруазина. — Прошу вас, Анжелика, разрешите мне что-нибудь для вас сделать. Давайте поедем в. Порт-Руаяль. Я чувствую, что здесь бродит зловещий дух. Я говорила об этом с отцом де Верноном. Я сказала ему, что из Голдсборо нужно изгнать злых духов. И он не смеялся надо мной. Мне кажется, он разделял мое мнение.

— У таких людей, как он, предвзятые представления, как правило, довлеют над фактами, — с горечью сказала Анжелика.

Она вдруг почувствовала страшную усталость. Искать ребенка? Зачем? Чтобы доставить себе удовольствие чтением очередных нелепостей, которые лишний раз убедят ее в том, что люди не в состоянии понять друг друга?

— Анжелика, — повторила Амбруазина, — поезжайте со мной, прошу вас. Разве вы не чувствуете, как тяжела здешняя атмосфера? Над нашими головами словно нависла какая-то опасность. Я вернулась еще и из-за этого. Мне была невыносима мысль о том, что вы здесь одна, в окружении людей, которые, возможно, готовят вашу гибель… Я мало чем могу вам помочь, но хочу по крайней мере быть рядом.

Поэтому я так спешила увезти моих девушек от гибельного влияния этих мест. Я не могу понять, откуда исходит это напряжение… Быть может, от англичан… Все зло от них, еретиков.

— Мы их почти не видим. Они не покидают лагерь Шамплен.

— А не могут ли они выполнять особую миссию — приносить вам вред… И еще эти пираты! Гнусные бандиты! Мне понятно, почему ваши друзья-протестанты не чувствуют себя в безопасности с таким губернатором. Почему ваш муж оказывает ему такое доверие? И в свое отсутствие оставляет на него все заботы о поселке…

Она помолчала.

— Не знаю, стоит ли об этом говорить, но мои подозрения возбудил разговор двух его солдат, свидетельницей которого я случайно оказалась. Один солдат говорил другому:

«Потерпи немного, парень. Еще чуть-чуть, и все это будет нашим… Золотая Борода обещал». Они еще рассуждали на тему о том, что, потерпев поражение, нужно уметь хитрить, а Золотая Борода всегда был силен в этом искусстве. Они упоминали и о его сообщниках во Французском заливе, которые обещали ему помочь в нужный момент.

— Колен?! — Анжелика покачала головой. — Нет, это невозможно.

— Вы уверены в этом человеке? — спросила Амбруазина, строго глядя на Анжелику.

Да, она была в нем уверена. Но вдруг у Анжелики появились сомнения: сколько лет прошло после Сеуты… Человек может измениться до неузнаваемости, особенно если даст волю отчаянию и злобе. А Колен ей признался, что допускал такую слабость. Колен! На нее нахлынула волна невыносимой тоски. Если это был Колен, то все легко объяснялось! Но нет, невозможно! Жоффрей не мог в нем ошибаться! Если только с его стороны не было какого-нибудь расчета. Какого расчета?!

Об этом нельзя думать, иначе можно сойти с ума. Как бы то ни было, ей нужно поскорее увидеть Жоффрея, рассказать ему о новых происшествиях и подозрениях, расспросить и попытаться понять, что он замыслил.

Теперь, когда у Абигель родился ребенок, Анжелика могла покинуть Голдсборо. И если благодаря путешествию в Порт-Руаяль она на несколько дней приблизит вожделенную встречу, что ж, тем лучше.

— Хорошо, — сказала она Амбруазине, — я поеду с вами. Отправимся завтра же.

Глава 2

Итак, Жоффрея здесь не оказалось. Анжелика предчувствовала, что так оно и будет! Безмятежный покой Порт-Руаяля теперь тяготил ее. Внезапно страшная мысль пронзила ее мозг. «Это западня! Снова ловушка!.. Колен был прав, не желая меня отпускать…» Теперь все казалось ей подозрительным. Вечерняя тишина, библейская умиротворенность жителей Порт-Руаяля, смех детей, приветливость мадам де ла Рош-Позе. За этим скрывалось нечто, что знали все, кроме нее. Это состояние было непереносимо.

Она сама попала в западню, но кто расставил сети?..

Между тем мадам де ла Рош-Позе все сетовала на отсутствие известий от мужа и на ветреность мужчин, которые слишком часто оставляют своих жен в одиночестве под предлогом важных политических дел.

Что она хотела этим ей сказать?

За ужином Анжелика стала более внимательно вслушиваться в слова де ла Рош-Позе, пытаясь уловить в них какой-то скрытый смысл, угрозу или предостережение…

Хозяйка дома говорила, что хотя господин де Пейрак весьма дальновидный человек, для французского поселения все это может обернуться новой карательной акцией англичан, особенно опасной из-за отсутствия маркиза и острой нехватки пороха, ядер и пуль.

— Разве господин де ла Рош-Позе не дал вам понять, как долго продлится экспедиция в глубь Французского залива? — переспросила Анжелика, стремясь нащупать хоть ниточку надежды.

— Не больше, чем ваш! — сказала со вздохом маркиза. — Мужчин занимают не наши тревоги, а другие проблемы.

Анжелика начинала убеждаться в том, что в словах маркизы таился скрытый смысл, предостережение, которого она не понимала.

Она заметила, что против обыкновения Амбруазина де Модрибур не пыталась во время ужина завладеть разговором и направить его на научную тему, где с ней было бы трудно тягаться. Она упорно хранила молчание и за все это время не проронила ни слова. Ее бледное лицо выражало тревогу и даже страх.

Тем не менее она предложила Анжелике проводить ее к домику, куда уже был доставлен багаж, в том числе и сундук Сен-Кастина со скальпами.

Анжелика чувствовала внутреннюю напряженность Амбруазины, видела, что ее что-то серьезно заботит.

Прощаясь, Амбруазина взяла руки Анжелики в свои, холодные как лед, ладони.

— Ну, вот, настало время… — сказала она слегка дрогнувшим голосом.

— Я откладывала этот разговор из трусости. Анжелика, вы не заслуживаете, чтобы вас обманывали. Поэтому я открою вам всю правду, чего бы это мне ни стоило… Я слишком люблю и уважаю вас…

Анжелика уже привыкла к витиеватым словесным излияниям герцогини, но на сей раз каждое ее слово вызывало в ней какой-то особый страх. Она чувствовала, что ноги ее подкашиваются, сердце замирает, все ощущения притупляются… Что-то должно было произойти… Не узнает ли она сейчас нечто такое, что безжалостно перевернет всю ее жизнь?

— Я не сказала вам всего, когда попросила вас сопровождать меня в Порт-Руаяль, — продолжала Амбруазина, — просто боялась… Я знала, что он придет.., я не чувствовала в себе сил противостоять его чарам.., тогда я сказала себе, что если вы будете рядом, это поможет мне.., спасет нас обеих от этого ужасного соблазна… Теперь же, когда вы здесь, я чувствую себя более спокойной, мне уже не так страшно.., мой долг предупредить вас… Я не могу жить во лжи… Мне было очень тяжело скрывать от вас его ухаживания… Скрытность не в моем характере, но я была принуждена.., он взял с меня слово…

— Но о ком вы говорите? — прервала ее наконец Анжелика.

— Да о нем, о ком же еще я могу говорить? — в отчаянии воскликнула Амбруазина.

Она отпустила руки Анжелики и закрыла ладонями лицо.

— Это Жоффрей де Пейрак, ваш супруг, — произнесла Амбруазина приглушенным голосом. — О! Мне стыдно делать такое признание, но, клянусь вам, я не предпринимала ничего, чтобы увлечь его… Как противостоять очарованию такого мужчины?.. Как заставить себя не слушать его?.. Когда он говорил мне, какое редкостное наслаждение доставляет ему общение со мной, когда он уговаривал меня встретиться с ним в Порт-Руаяле, голос его звучал так трепетно, что я невольно предвкушала воистину райское блаженство! Я боялась не устоять перед столь тонким и дивным соблазном, но я переживала и за вас, Анжелика, ведь вы были так добры ко мне. Хотя граф уверял меня, что между вами существует молчаливое согласие относительно свободы в любовных привязанностях, меня одолевали ужасные угрызения совести. Это была одна из причин, заставивших меня так неожиданно возвратиться в Голдсборо… Бежать.., бежать от него.., найти вас… Я плохо подготовлена к таким эмоциональным потрясениям. — Амбруазина отняла руки от лица и растерянно взглянула на Анжелику, пытаясь разгадать ее мысли.

Анжелика была не в состоянии произнести ни слова. Она испытывала какое-то странное чувство оттого, что не могла решить, где правда и где ложь в ошеломивших ее словах Амбруазины.

— Простите, что я говорю об этом, — продолжала Амбруазина, понизив голос, — но согласитесь, что трудно не поддаться обаянию такого мужчины. Был момент, когда мне показалось, что я могла бы быть счастлива с ним. Я откровенна с вами. И не хочу казаться лучше, чем я есть на самом деле… Я слишком много страдала из-за мужчин. Мне кажется, что во мне что-то надорвалось.., навсегда. Даже с ним.., я не смогла бы.., так как это было бы подлым предательством по отношению к такой замечательной женщине как вы… Я предпочитаю дружескую лояльность… Амбруазина хотела взять Анжелику за руку, но та резко ее отдернула.

— Я причинила вам боль? Значит, вы привязаны к нему сильнее, чем я предполагала? Мне показалось, что между вами пробежал холодок.

— Кто же внушил вам это?

— Да он сам… Когда я говорила ему, мужу такой красивой и соблазнительной женщины, что мне не нравятся его слова, он отвечал, что красота надоедает, если она не сопровождается верностью сердца, что он уже давно не считает себя исключительным собственником вашей красоты и признает ваше право на независимый образ жизни.

— Но это сумасшествие, — закричала Анжелика, теряя контроль над собой, — он не мог этого сказать… Это был не он, не он!.. Вы лжете!..

Амбруазина посмотрела на потрясенную Анжелику.

— Ой, что я наделала… — произнесла она. — Я заставила вас страдать!

— Нет! — бросила в ярости Анжелика, — я подожду страдать до того, как узнаю факты…

— Что вы называете фактами?..

— Факты — это когда он сам все мне скажет.

— Значит, вы мне не верите? — продолжала настаивать герцогиня. — О, как вы меня обижаете!..

— Вы меня тоже обижаете!.. — выкрикнула Анжелика, будучи уже не в состоянии сдерживать себя.

Ей казалось, что она вот-вот начнет кричать, рыдать.., или падет прямо здесь замертво…

Амбруазина сделала вид, что осознала, наконец, как глубоко она ранила Анжелику.

— Что я наделала! Ой, что я наделала! — без устали повторяла она. — Я не думала, что вы так его любите!.. Если бы я знала, то не сказала бы ни слова… Я хотела предостеречь вас из чувства лояльности.., чтобы вы смогли защитить себя, когда это потребуется… Я совершила ошибку…

— Нет! Лучше, как вы говорите, быть предупрежденной.., вовремя!..

Глава 4

Анжелика пришла в себя, сидя на койке в своем маленьком домике. Она была буквально ошеломлена. Однако только что происшедший инцидент, о котором она еще не могла с уверенностью сказать, что она пережила его не во сне, как будто развеял внутреннее напряжение, не дававшее ей покоя в течение всего дня. У нее было такое ощущение, что она твердо встала на ноги и испытывала от этого некоторое облегчение. Множество раз она задавала себе один и тот же мучительный вопрос: «Кто сумасшедший?.. Колен, Жоффрей, я сама, англичане, гугеноты, отец де Верной?» Неожиданно ответ пришел сам собой. Это она, герцогиня де Модрибур.

Теперь многое стало ей понятным: слова Колена, случайно услышанный разговор двух пиратов, высказывания Жоффрея и Абигель, которую протестанты попросили осведомиться, не останутся ли королевские невесты в Голдсборо.

Кстати, такое проявление недоверия к ней больно задело Анжелику. В памяти неожиданно всплыло высокомерное выражение лица иезуита, который насупил брови, когда она сказала ему: «Вы воспротивились тому, чтобы девушки остались в Голдсборо…»

— Кто — я? Я не вмешивался в это дело… — ответил он.

И все же именно Амбруазина говорила ей: «Отец де Вер-нон решительно возражает против этого… Он опасается за души моих девочек».

Опять ложь!.. Стремление извратить истину и искусно ввести в заблуждение.

Совершенно неожиданно одновременно с проявлением порочных наклонностей герцогини, о которых Анжелика раньше и не подозревала, стало очевидно, что именно она и распространяла всю эту ложь. Происходившие тревожные, печальные события выстраивались в логическую цепочку. Перевоплощение Амбруазины не было в действительности перевоплощением. Она хотела казаться Анжелике набожной, может быть, слишком восторженной в своей вере молодой женщиной, мало-помалу раскрывавшей потаенные муки своей омертвевшей души. Но это был обман. Настоящая Амбруазина была та, которая только что произносила столь странные слова…

«Но какие такие странные слова?» — спрашивала себя Анжелика, вновь озадаченная тем, что она не совсем хорошо понимает происходящее. Амбруазина перед этим изрядно выпила и позволила себе необычные любовные признания, за которые завтра ей будет стыдно.

Однако разгадку тайны надо искать в другом… Безумная, неуравновешенная — да, но разве не было бы другой крайностью считать ее ответственной за все столь явно кем-то направляемые кровавые козни против нее и Жоффрея?..

Но в памяти снова всплыли слова Амбруазины: «Мы обе красивые, и мы любим наслаждения…» В какой-то момент ей показалось, что она ухватила руками настоящую Амбруазину, а не ту — с широко раскрытыми, как у загнанной косули, глазами, которая говорила со страданием в голосе: «Я не могу выносить, когда мужчина дотрагивается до меня… Вы не можете знать, что это такое, когда пятнадцатилетней девочкой вас отдают похотливому старику».

Какой же на самом деле была эта стремившаяся вызвать в ней жалость женщина? Опасной, развращенной или действительно достойной жалости?

Как узнать правду? Кто способен рассказать без прикрас об Амбруазине де Модрибур? Ведь те, кому она покровительствовала, любили и всячески почитали ее.

Она отметила про себя, что никогда и ни с кем не говорила о герцогине, не интересовалась мнением Абигель или Жоффрея о ней.

Просто Жоффрей рассказал ей о герцогине де Модрибур и ее муже, и это совпадало с тем, что она впоследствии узнала от нее самой. И еще граф де Пейрак отметил, что она очень ученая женщина.

Однако Анжелика не ведала, что он на самом деле думал о «благодетельнице». Эго вызывало у нее столь же неприятное ощущение, как и всякий раз, когда в ее мыслях ассоциировались имена Амбруазины и Жоффрея. Он не все рассказал ей об этой женщине и, как ей показалось, даже сознательно скрыл от нее некоторые факты. Значило ли это, что он обманул ее? Люди почему-то не говорили об Амбруазине. Что это было — случайность, инстинкт самосохранения?

Анжелика снова вспомнила сцену на берегу Голдсборо. Тогда глаза всех присутствующих там мужчин и даже Жоффрея были прикованы к Амбруазине. Видели ли они ее такой, какой она еще совсем недавно предстала перед Анжеликой? Полностью преображенной каким-то внутренним огнем и сверхчеловеческой радостью.

«Боже! Как она красива!» — подумала Анжелика.

Какой мужчина смог бы устоять перед притягательной силой этой красоты, когда бы она была доступна его взору? Так, может быть, в этом и кроется очарование любой, по-настоящему влюбленной женщины, которая к тому же находится во власти желания?.. «А может, и я выгляжу точно так же, когда Жоффрей обнимает меня?» И еще! Необычное заключалось не только в этом. Эта женщина пользовалась своей притягательностью, привлекал,! всеобщее внимание… Но этого было недостаточно, чтобы Анжелика могла тут же во весь голос крикнуть: «Это она сумасшедшая! Вся ложь исходит от НЕЕ…» Теперь, обдумывая все происшедшее между ней и Амбруазиной, она поняла, что в этом было ненормальным: совершенно неописуемый страх, охвативший ее, когда Амбруазина обвила свои руки вокруг нее.

Однако сам по себе этот жест не должен был нагнать на нее такой ужас.

Правда, он застал ее врасплох, так как у нее и в мыслях не было, что эта набожная и восхитительная вдова могла поклоняться культу Сафо.

В то же время, если у нее и возникало подозрение, то это было связано с воздействием чар Жоффрея на существо, которое, казалось, было наделено всеми атрибутами женской привлекательности: красотой, молодостью, умом, грацией, наивностью, и которое, в свою очередь, могло воспользоваться этим грозным оружием для того, чтобы покорить этого замечательного мужчину, этого оказавшегося на краю света знатного дворянина, безразличными к которому могли оставаться лишь немногие женщины.

Анжелика боялась за Жоффрея, и теперь она могла признаться себе в этом. И вот именно ей Амбруазина адресовала свои «признания»…

Основания для беспокойства были, но, однако, не такие, чтобы цепенеть от ужаса.

Анжелике уже приходилось, особенно в период ее жизни при дворе, находить выход из более сложных положений, нежели любовные притязания со стороны женщины. Королевский двор был царством всевозможных наслаждений, которыми постоянно опьяняла себя толпа придворных, обезумевшая от желания удовлетворить свою жажду земных утех.

Каждый пил из той чаши, которая казалась ему наиболее сладкой или обещавшей новые ощущения, и сладострастное влечение заставляло забывать о десятой заповеди. Мысль о грехе лишь добавляла остроты ощущениям и усиливала страх перед муками ада, которых они, естественно, хотели избежать. По счастью, для этого рядом были духовники…

В этом полурайском-полуадовом спектакле, сценой которого был Версаль, красота Анжелики не раз ставила ее в такое положение, когда ей приходилось жестоко разочаровывать тех, кто искал ее благосклонности. Но это входило в правила игры.

Жизненный опыт и интуиция, уважительное отношение к другим, делавшие ее снисходительной к проявлениям человеческих страстей, если они не сопровождались жестокостью, научили Анжелику умению защищать свою свободу и чувства, не наживая при этом врагов. За исключением короля, естественно! Но это был другой случай.

Так в чем же тогда была причина панического страха, который в какой-то момент полностью парализовал ее, словно застывшего под немигающим взглядом змеи глупого кролика.

Змея! Снова этот образ! «Это потому, что она сумасшедшая, несомненно.., настоящее безумие вызывает страх…. Нет, я знаю, что такое страх, и мне приходилось иметь дело с помешанными… Но то, что произошло здесь только что, это другое! Это был сплошной ужас… Какая-то сказка! Зло во плоти!.. Кто же она?» Анжелика резко встала. В Порт-Руаяле должен быть кто-нибудь, кто смог бы с ней откровенно поговорить о герцогине де Модрибур, ненавидящий Амбруазину и не скрывающий этого. И знание причины такого отношения могло бы, возможно, помочь Анжелике составить более точное представление об этом странном создании.

Она вышла из дома. Далекая гроза продолжала грохотать где-то у затянутого тяжелыми облаками горизонта, а над деревней уже нависла мягкая тишина. Казалось, что весь Порт-Руаяль с чистой совестью погрузился в крепкий сон.

Анжелика спустилась до первых домов, стоявших у самого берега.

Приближаясь к дому, в котором разместился Кантор, она заметила свет лампы в приоткрытом слуховом окне и остановилась. Один ли он? С этими молодыми людьми никогда не знаешь!.. Но, заглянув внутрь, она улыбнулась. Кантор спал, а рука его была протянута к большой корзине с вишнями, которую он поставил на скамеечку у своей кровати. Несмотря на развитую мускулатуру его красивого юного тела, небрежно прикрытого одеялом, для нее он по-прежнему был маленьким толстощеким Кантором, который засыпал в своей постельке, подобно маленькому ангелочку. Его загорелое лицо в обрамлении перепутанных вьющихся светло-золотистых волос, пухлый, немного надутый рот, длинные шелковистые ресницы хранили детскую чистоту.

Она неслышно проникла в дом и села у его изголовья.

— Кантор! — позвала она. Юноша вздрогнул и открыл глаза.

— Не бойся. Я пришла только спросить твое мнение. Что ты думаешь о герцогине де Модрибур?

Она решила застать его врасплох, чтобы у него не было времени замкнуться в своей скорлупе, как он это обычно делал.

Он сел, полуопершись на локоть, и с подозрительным видом посмотрел на Анжелику.

Она взяла корзину с вишнями и поставила ее между собой и Кантором. Ягоды были красивые и вкусные, огромные, блестящие и действительно ярко-вишневого цвета.

— Скажи мне твое мнение, — настаивала она. — Мне необходимо знать, что тебе известно о ней.

Кантор съел две вишни и выплюнул косточки.

— Это потаскуха, — сказал он торжественно, — самая отвратительная потаскуха, которую мне только приходилось видеть в моей жизни.

Анжелика не осмелилась заметить, что вся его жизнь — это всего лишь пятнадцать лет и что в этой специфической области она была еще короче.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила она спокойно и взяла целую горсть вишен, любуясь их блестящей рубиновой кожицей.

— А то, что она развращает всех мужчин и даже моего отца… Она пыталась и меня…

— Ты сошел с ума, — сказала, подскочив, Анжелика. — Ты хочешь сказать, что она предлагала тебе?..

— Ну да! — ответил Кантор с возмущенным и наивным удовлетворением, — а почему бы и нет!

— Шестнадцатилетний юноша.., и женщина в таком возрасте.., и вообще.., это невозможно; что ты говоришь?!

Кто сошел с ума?.. Казалось, все и каждый. Несмотря на то, что в этот вечер Анжелика была готова услышать все, что угодно, такого она не ожидала. Ее представление об Амбруазине де Модрибур как о женщине набожной, целомудренной и даже фригидной, далекой от любви и мужчин, немного наивной, в чем-то чопорной, часами молящейся на коленях в окружении своих воспитанниц, рухнуло как карточный домик.

— Королевские невесты относятся к ней с уважением. Если она действительно такая.., им это было бы известно…

— Я не знаю, в каких они с ней отношениях, — сказал Кантор, — но знаю, что она перевернула с ног на голову весь Голдсборо… Нет ни одного мужчины, которого она не попыталась бы соблазнить, и кто знает, сколько из них не устояли…

— Но это же безумие! Если такое действительно происходило в Голдсборо, я должна была бы заметить это…

— Не обязательно!.. — ответил Кантор и добавил с удивительной проницательностью, — когда все вокруг лгут, становится страшно и стыдно.., и тогда лучше помолчать. Трудно разобраться, где правда. Ей удалось некоторым образом обмануть и вас. И все же она вас ненавидит до такой степени, что даже трудно себе это представить… «Мать хочет видеть тебя умненьким-разумненьким, — говорила она мне, когда я отметал ее авансы. — И ты хочешь слушаться ее, как маленький мальчик, — какой же ты глупый! Ей не следует удерживать тебя у своей юбки. Она думает, что все ее любят и поэтому добровольно ей подчиняются, а вообще-то ее просто обмануть, смягчив ее сердце».

— Если она сказала такое… — воскликнула Анжелика, — если она это тебе говорила, сын мой, значит она и впрямь Дьяволица…

— Да, она такая и есть!

Кантор откинул одеяло и оделся.

— Пойдемте со мной, — сказал он, — думаю, что этой ночью я смогу представить вам некоторые интересные доказательства этого…

Кантор и Анжелика неслышными шагами прошли часть деревни. Передвигаться без малейшего шума они научились у индейцев.

Была глубокая ночь, и в окнах практически всех домов не было видно света. Кантор прекрасно ориентировался в темноте. Они добрались до маленькой площади у подножия холма, где дома уже не стояли так близко друг от друга.

Кантор указал рукой на один из них, довольно просторный на вид, с небольшим деревянным крыльцом. Дом находился почти в самом начале подъема, который вел к поросшей деревьями вершине скалистого мыса.

— Она живет в этом доме, и я готов поспорить, что в этот ночной час она находится в приятной компании.

Он показал Анжелике на большой камень, за которым она могла спрятаться, не теряя из виду подступы к дому.

— Я сейчас постучу в дверь. Если, как я предполагаю, в доме находится мужчина, который не желает быть узнанным, то он попытается скрыться через это окно. В пробивающемся через облака лунном свете вы обязательно его заметите и узнаете.

Юноша удалился. Анжелика ждала, пристально всматриваясь в затемненную заднюю часть дома.

Прошло несколько мгновений, и в доме послышалась возня, а затем, как и предсказал Кантор, кто-то вылез через окно, спрыгнул на землю и стремительно пустился наутек. Сначала Анжелике показалось, что спасавшийся бегством был одет в рубашку, но потом она узнала развевавшуюся на ветру сутану отца Марка. Он так торопился, что даже не успел надеть свой пояс.

Анжелика онемела от удивления.

— Ну, что? — спросил ее подошедший Кантор.

— У меня нет слов, — произнесла она.

— Кто это был?

— Я скажу тебе позднее.

— Теперь вы мне верите?

— О! Конечно!

— Что вы намерены делать?

— Ничего… Пока ничего. Мне надо подумать. Но ты был прав. Спасибо тебе за помощь. Ты умница. Я жалею, что не обратилась к тебе за советом раньше.

Кантор не знал, оставлять ли Анжелику одну. Он чувствовал, что она была сильно расстроена и почти сожалел о том, что его хитрость полностью удалась.

— Иди, — настаивала она, — иди спать с твоими вишнями.

Анжелика расчувствовалась, глядя, как он удаляется, такой еще юный, чистый и честный. Он был строен и красив, как античный бог.

Когда его силуэт растворился в ночи, она спустилась к дому, поднялась по ступенькам и постучала в дверь.

Из-за двери послышался раздраженный голос Амбруазины.

— Кто там еще? Кто стучит?

— Это я, Анжелика.

— Вы?!

Анжелика слышала, как Амбруазина встала с постели. Через несколько секунд она отодвинула задвижку и приоткрыла дверь.

Первое, что Анжелика заметила, войдя в комнату, был валявшийся на полу около кровати забытый монахом пояс. Не отрывая взгляда от лица Амбруазины, Анжелика демонстративно подняла и свернула его.

— Зачем вы рассказывали мне все эти истории?

— Какие истории?

На скамейке горел ночник, заправленный тюленьим жиром. Его огонь освещал бледное лицо герцогини, ее широко раскрытые глаза, черные, как смоль, пышные волосы.

— Ваши рассказы о том, что вы презираете любовь мужчин, что вы не можете выносить, когда кто-нибудь из них притрагивается к вам!..

Амбруазина молча смотрела на Анжелику. Вдруг в ее глазах блеснул огонек надежды, и на лице появилась виноватая улыбка…

— Ревнуете?

Анжелика пожала плечами.

— Нет, но хотела бы понять. Зачем вам было нужно так со мной откровенничать? Вы говорили, что вы жертва, что жестокость мужчин навсегда лишила вас способности ощущать удовольствие, что они вам отвратительны, что вы холодны и бесчувственны…

— Но я такая и есть! — вскрикнула Амбруазина трагичным голосом. — Вашим отказом вы толкнули меня на этот безрассудный поступок. Сегодня вечером я приняла первого добивавшегося меня мужчину и сделала это, чтобы отомстить вам, попытаться, по крайней мере, забыть мучения, на которые вы меня обрекли. Ужасно, не правда ли?.. Священник!.. Я совершила святотатство… Сбить с пути истинного слугу божьего… Но ведь еще в Голдсборо он начал преследовать и домогаться меня. Мои попытки напомнить ему о долге были напрасны. Вы так и не поняли, почему этот священник захотел сопровождать вас в Порт-Руаяль. Ну, вот, теперь вы знаете истинную причину… А я не знаю, что со мной будет.., эти муки, вожделение мужчин, ваша суровость… Она резко подняла голову.

— ..Как вам удалось узнать, что я сегодня не одна? Вы следили за мной? Вы хотели знать, что я делаю? Значит, вы не ненавидите меня?

В этих последних вопросах чувствовалось столь тревожное волнение, что на какое-то мгновение у Анжелики вновь пробудилась к ней жалость. Уловив это в ее взгляде, Амбруазина пересекла комнату и бросилась перед ней на колени, умоляя простить, не отталкивать и полюбить ее. Прикосновения ее рук вновь вызвали у Анжелики чувство гадливости и страха, которое совсем недавно ей уже довелось испытать.

Анжелика отчетливо видела правду, и это вселяло страх.

Стоявшая перед ней на коленях женщина не любила и не желала ее. Она хотела погубить ее!

Подталкиваемая злобной ненавистью, беспощадной ревностью и ожиданием наслаждения от разрушения, она хотела видеть Анжелику поверженной, мертвой, побежденной навсегда.

— Довольно, — сказала Анжелика, оттолкнув герцогиню, — мне не интересны ваши россказни. Оставьте их для ваших дурочек. Я слишком верила вам, а вы хотели этим воспользоваться…

Стоя на коленях, Амбруазина какое-то время молча смотрела на Анжелику.

— Я люблю вас, — прошептала она прерывающимся голосом.

— Не правда, вы ненавидите меня и хотите моей погибели. Я не знаю почему, но это так, я чувствую это.

Выражение глаз Амбруазины снова стало иным. Она принялась внимательно рассматривать Анжелику, и от этого у той побежали мурашки по коже.

— Мне говорили, что вы непростой противник, — пробормотала герцогиня.

Анжелика сделала над собой усилие, чтобы подавить нарождавшееся в ее душе чувство страха, и направилась к двери.

— Не уходите, — вскрикнула Амбруазина, протянув к ней руку, — я умру, если не смогу завоевать ваше расположение.

Глядя на Амбруазину, полураздетую, сидящую на брошенном на пол ярко-красном плаще, который переливался кровавого цвета отблесками, Анжелика подумала, что попала в Дантов Ад.

— Я знаю, почему вы гнушаетесь мною, — продолжала Амбруазина, — вы хотите приберечь вашу страсть для того, кого любите. Но он не любит вас. Он слишком дорожит своей свободой, чтобы связать себя с какой-нибудь одной женщиной. Глупо думать, что вы завладели его умом и сердцем… Никто им не завладел… Он выбрал меня сам, когда этого захотел…

Анжелика стояла, положив руку на задвижку. Она чувствовала, что сердце начинает изнемогать под тяжестью сомнений и тревоги. Она становилась легко уязвимой, как только речь заходила о Жоффрее, и не сразу поняла, что Амбруазина нашла единственное средство задержать ее и заставить страдать, и делала это с наслаждением.

— Помните, он разговаривал со мной на берегу? Вам тогда было страшно.., и не без оснований. Вы спросили меня:

«О чем вы говорили с моим мужем?» Я ответила: «О математике».., потому что мне было вас жалко. Я думала о безумных, душераздирающих словах любви, которые он говорил мне, и видела вас, взволнованную, сгорающую от ревности… Несчастная! Отдавая ему столько страсти, вы совершаете ошибку. Посмотрите, как бесстыдно он вас обманывает… Вам не известно, что он назначил мне встречу в Порт-Руаяле, вы не знали, что он приедет сюда.

— Его здесь не было, — возразила вновь овладевшая собой Анжелика.

Она забыла о том, что каждое слово Амбруазины было проникнуто ложью и снова попалась на ее уловку.

— Он приедет, — сказала не потерявшая присутствия Духа герцогиня, — он приедет, увидите.., и только ради меня.

Глава 6

В Голдсборо Амбруазина сказала Анжелике:

«…Вам не кажется, что вам здесь угрожает опасность?.. Вокруг нас бродит демон…» Этим демоном была сама герцогиня. Как искусно она отводит от себя подозрения, первой выдвигая обвинения…

Анжелику предали не Колен или Абигель. Амбруаеяна приписывала им недружелюбные высказывания, из-за которых Анжелика могла усомниться в верности своих друзей. И Анжелика верила ей или почти верила, до такой степени Амбруазина все умела представить правдоподобно, проявляя поразительную интуицию при разгадывании личных качеств людей и особенностей их поведения.

Хитроумными приемами, отдельными фразами она усиленно старалась разобщить Анжелику с теми, кто мог той Помочь, сказать правду или предупредить: с Пиксаретом, Абигель, Коленом, отцом де Верноном, ее собственным сыном и, прежде всего, с Жоффреем, ее мужем.

Например, по отношению к Пиксарету: «Говорят, что вы спите с дикарями…» По поводу Абигель: «Протестанты… Они против того, чтобы поселить католиков в Голдсборо, но не говорят вам, так как знают, что вы хотите этого…» По поводу Колена: «Вы действительно верите этому человеку?.. Мне он представляется очень опасным. Почему вы его защищаете?» И Кантора: «Ваш сын принимает все слишком близко к сердцу…» В связи с отцом де Верноном: «Он говорит, что в Голдсборо не очень здоровая обстановка для моих девушек».

И по поводу Жоффрея: «Он не должен был оставлять вас здесь одну…» Жоффрей вовсе ее не оставлял. Он отбыл лишь после того, как герцогиня отплыла в Порт-Руаяль. Может быть, именно потому, что не доверял Амбруазине? Но в таком случае, она его обманула, почти сразу же вернувшись обратно…

Когда Анжелика анализировала эти хитрые приемы, которые постепенно ее запутали, она чувствовала, как дрожь пробегает по всему ее телу, и с ужасом думала, что в душе она испытывает своего рода восхищение перед столь гениальной Способностью творить зло.

А чтобы ввести в заблуждение саму Анжелику, Амбруазина умело подбирала слова и разыгрывала лицемерную комедию. Выставляя себя в качестве жертвы, нуждающейся в помощи, она старалась завоевать ее симпатии. Говоря ей, например, что очень полюбила Голдсборо, она хотела ее этим растрогать. Уверяя ее, что она также родом из Пуату, она спрашивала Анжелику: «Вы ходили собирать ягоды мандрагоры в безлунную ночь?»

— Ох, Кантор, — сказала Анжелика своему юному сыну, придя к нему в хижину после ухода брата Марка, — она поистине.., чудовище.

И вдруг неожиданно рассмеялась.

— Как легко я позволила себя одурачить! Никогда.., никогда раньше мне не приходилось встречаться с существом, обладающим такой способностью играть на человеческих слабостях. Это что-то потрясающее…

Кантор хмуро посмотрел на нее, не переставая опустошать свою корзину с вишнями.

. — Вам смешно, — сказал он. — Вы, как мой отец. Проделки Сатаны его забавляют, а макиавеллевский талант в области интриг он готов изучать, как природный курьез. Но будем осторожны. Мы с ней еще не покончили… Она все еще здесь, совсем рядом, и мы находимся в ее власти.

Анжелика вдруг вспомнила о письме отца де Вернона, о чем иезуит писал своему вышестоящему духовному лицу, о тех словах из этого письма, которые поразили ее тогда в самое сердце, и в которых она увидела обвинение в свой адрес.

«Да, отец мой, вы были правы, в Голдсборо находится Дьяволица…» А если это обвинение не против нее, Анжелики.., а против другой женщины?

«В Голдсборо находится Дьяволица…» При мысли об этом ее охватила дрожь, и холод сжал сердце. Отца де Вернона уже не было в живых, письмо исчезло, исчез также мальчик, у которого оно находилось… Она почувствовала сильное головокружение… Желая распутать клубок событий, она кончит тем, что начнет верить в привидения. Одно только ей представлялось безотлагательным: нужно избавиться от этой женщины, обезвредить ее, устранить, удалить отсюда навсегда. Но как это сделать?..

Наступило утро. Порт-Руаяль пробуждался от сна. Жизнь продолжалась. Скоро придут за графиней де Пейрак, и она снова должна будет встретиться с Амбруазиной. За столом у госпожи де ла Рош-Позе напротив нее сядет герцогиня де Модрибур с лицом измученного ангела, взором прекрасных и умных глаз и, может быть, очаровательной улыбкой раскаяния. От одной мысли об этом Анжелике стало дурно. Она понимала, что разделить с ней тайну и помочь ей мог только ее сын, этот смелый и решительный юноша.

Кроме него помощи ей ждать было не от кого. Все, что она попытается рассказать другим людям о герцогине де Модрибур, будет выглядеть, как клевета. Амбруазина была самим воплощением добродетели. Анжелика сознавала, что находилась в опасной изоляции. Она с признательностью подумала о Колене, вспомнив, какую настойчивость он проявил, добившись, чтобы Кантор сопровождал ее.

Теперь, когда она сама стала все ясно сознавать, она поняла, что от Амбруазины нужно избавиться любыми средствами. Но сделать это было не так-то просто.

На каком корабле ее отправить? Кроме «Ларошельца» в бухте не было ни одного подходящего судна. Лишь вдалеке, сквозь туман, за которым скрывались противоположный берег залива и отмель в устье реки, виднелось несколько рыбацких баркасов.

Акадийцы Порт-Руаяля были бедными колонистами. Их единственное крупное судно принимало сейчас участие в экспедиции к реке Святого Иоанна. Они давно уже отказались от мысли составить конкуренцию флотилиям Новой Англии и Европы, которые каждое лето приплывали в воды Французского залива, чтобы закупить в Бостоне на зиму запасы трески.

Порт-Руаяль не был даже, как, например, Голдсборо, торговым или рыбацким портом. Никакой иностранный корабль, плывший в Европу или в другом направлении, сюда не заходил.

Все они сейчас находились как бы на краю света, затерянные на этих нескольких участках возделанной земли между небом, морем и индейским лесом, зажавших их, словно стены тюрьмы, из которой они не могли убежать. И Анжелика в это утро так ясно это осознала, что с удивлением думала о том, как этот маленький народ может заниматься своими повседневными делами и даже предаваться удовольствиям, с такой радостью готовясь к завтрашнему празднику. Анжелика напрягала все свое воображение, чтобы изыскать возможность ускорить отъезд Амбруазины де Модрибур и ее подо-, печных. Но как это сделать?

Отправить их на «Ларошельце»? Но куда? Под чью ответственность? И речи быть не могло о том, чтобы снова впутать в это дело Кантора.

Так как же поступить? Нельзя было убить ее, как предлагал Кантор. Например, утопить или отвести в лес и там бросить. В душе Анжелика завидовала этим «добропорядочным убийцам в кружевных одеждах», с которыми ей приходилось сталкиваться при дворе и которые легко, без малейших угрызений совести, нанимали за деньги каких-нибудь головорезов из парижских подонков, чтобы избавиться от нежелательных им лиц.

Она на это не была способна.

Временами, потому что солнце в небе ярко светило, цветы были восхитительными, а жители поселка у порогов своих домов казались такими простыми и добрыми, в ее памяти стирались воспоминания о той мерзости, свидетелем которой она была этой ночью в уснувшем Порт-Руаяле. Затем штора как бы открывалась, являя взору другую часть триптиха: Ад против Рая, ночь против света, и она видела обнаженное белое тело Амбруазины, распростертое на красном сатиновом плаще, слышала голос священника-реформата, который шептал: «Берегитесь! Она — Дьяволица!..» Герцогиня несколько раз пыталась подойти к Анжелике, чтобы поговорить с ней, но та уклонялась от всякой встречи. Внешне все выглядело вполне благопристойно, но та правда, которая открылась Анжелике минувшей ночью, была слишком очевидной. С ее глаз спала пелена, она видела во всем происшедшем лишь позорный поступок, сладострастие, низость, лицемерие и пыталась изыскать возможность удалить отсюда Амбруазину и ликвидировать столь неприятную ситуацию.

Мадемуазель Радегонда де Фержак энергично готовила завтрашнюю театральную постановку. Безразличная к тайным душевным мукам и человеческим страстям, она заставляла всех работать буквально до изнеможения. Бранясь, требуя, приказывая, она мобилизовала для участия в танцах болтавшихся на улице маленьких индейцев и индианок мик-маков, посылала их рвать цветы, давала указания плотникам, строившим плот, который должен будет играть роль сцены (зрители будут находиться на берегу), кроила костюмы, плела гирлянды. Она не могла допустить, чтобы кто-нибудь не участвовал в подготовке праздника.

Жоб должен был играть роль бога Нептуна, а Петронилья Дамур, из-за того, что у нее были толстые щеки, — роль бога ветров Эола. Радегонда вручила им обоим листки с текстом, который она заранее, в зимние вечера, написала своим каллиграфическим почерком, и заставила их выучить этот текст наизусть. Она бегала взад-вперед по всему поселку, постоянно повторяя: «Лишь бы завтра не было тумана!» Она хотела, чтобы Анжелика играла роль Венеры, а Амбруазина — Волшебницы Фебы. Ажиотаж был полнейший. Только привыкшая ко всему госпожа де ла Рош-Позе спокойно готовила пирожные для предстоящего праздника.

Назавтра наступил праздник, и никто в этот день не имел права заниматься своими личными делами. На горизонте не было ни одного паруса. Все должны были присутствовать на торжественной мессе с песнопениями. Прибыло много индейцев: одни пришли из леса, другие приплыли на своих пирогах с другого берега залива. Все они принесли с собой меха для обмена. Но мадемуазель Радегонда де Фержак была непреклонна. Она запретила всякую торговлю и при первых попытках начать обмен велела вождям и другим «знатным» мик-макам раскраситься с ног до головы и устроить в море «почетный эскорт», расположив свои пироги вокруг плота, на котором будет разыгрываться театральное представление. Они подчинились. Радегонда де Фержак уже на протяжении многих лет была их добрым духом, и они знали, что противиться ее воле нельзя.

После мессы, которая закончилась довольно поздно, под открытым небом, так как солнце по-прежнему «продолжало ярко сиять, установили длинный стол с жареными перепелками и куропатками, от которых исходил, как непременно сказал бы губернатор Виль д'Авре, „изумительный запах“. В качестве гарнира была подана замечательная синевато-сиреневая знаменитая на весь Французский залив порт-руаяльская капуста, а также единственная во всем мире акадийская брюква. Все это сопровождалось различными винами, сырами и пирогами с фруктами.

Но это была лишь закуска. Нужно было дать время артистам подготовиться. Мужчины вытащили на берег скамейки из церквей. Женщины и старшие сыновья установили громадные котлы, чтобы варить в них пищу для дикарей — суп из риса и рыбы, который они будут есть после окончания спектакля. За другими столами будут сидеть колонисты вместе с вождями индейцев. Им подадут более изысканные блюда. Обслуживать всех будет целая армия одетых в белые тоги и передники поваров, которые в нужный момент, как по волшебству, появятся из кухонь замка.

Радегонда де Фержак всех торопила. Помогал ей не отходивший от нее ни на шаг Арман Дако, который исполнял обязанности ее личного секретаря. У него на шее висел письменный прибор с перьями, чернилами и листами бумаги. Гувернантка спешила закончить все приготовления. Она не столько опасалась того, что артисты могут забыть свои роли (они были отрепетированы должным образом), сколько боялась неожиданного прихода тумана, который мог появиться, особенно сейчас, летом, в любую минуту.

К счастью, горизонт оставался чистым.

Плот был отбуксирован на некоторое расстояние от берега. Вокруг него расположились индейские пироги. Артисты заняли места, в лодке, чтобы отправиться к плоту.

— Не заставляйте меня делать этого, — взмолилась Петронилья Дамур. — После того как мы потерпели кораблекрушение, я боюсь снова оказаться на воде.

— Хватит причитать, — решительно оборвала ее Радегонда де Фержак. — Садитесь в лодку! Если боитесь моря и кораблекрушений, то нечего было приезжать в Америку.

Нептун был великолепен, был неузнаваем в своем сине-зеленом плаще и с короной из золоченой бумаги на седой голове, с бородатым лицом. Он размахивал трезубцем для ловли крабов. Среди артистов были также Кантор со своей гитарой и Дельфина дю Розуа, одетая под нимфу. Там были также ангелы, амуры, демоны. Чтобы их загримировать, Радегонда взяла у индейцев их особые синие, белые, красные и черные краски, которые они использовали для раскрашивания своих тел. На некоторых были страшные маски, достойные древнегреческой комедии.

Зрители заняли места на скамейках. Чтобы создавалось впечатление занавеса, каждый мог сначала расположиться прямо на земле. И, когда он садился на скамейку, сразу начинал все хорошо видеть и слышать.

Анжелика вела себя как все, чтобы проявить вежливость по отношению к госпоже де ла Рош-Позе и не показать свою озабоченность. У нее выработалась способность не терять самообладания в самых необычных ситуациях. За свою жизнь она научилась скрывать, когда надо, свои чувства

— страх, гнев или нетерпение — за естественной и вежливой улыбкой, которая усыпляла подозрительность любого недруга.

Но она не забывала, что Амбруазина также принадлежала к высшему свету, и каждой из них в равной степени приходилось демонстрировать свою веселость и беззаботность, дабы показать, что не придает особого значения всему происшедшему минувшей ночью.

Иногда Анжелика видела Кантора, который подбирал на своей гитаре какие-то мелодии, следуя строгим указаниям Радегонды де Фержак. Бедный мальчик нашел своего учителя. Он должен был одеть на себя венок из роз и подняться на плот, чтобы аккомпанировать артистам.

— Он просто божественен! — сказала Амбруазина де Модрибур, повернувшись к госпоже де ла Рош-Позе и Анжелике и млея от восторга.

— Он был пажем в Версале, — ответила Анжелика, — и усвоил, как нужно подчиняться всяким правилам и любым капризам. Там, что ни говорите, суровая школа жизни.

Жоб Симон осознал, в чем состоит его истинное призвание. Уж лучше бы ему стать артистом, чем водить корабли через океан. Своим зычным и звонким голосом он скандировал стихотворные строфы старого доброго поэта Лескарбо, в которых воспевались времена начала колонизации этих берегов. Как зачарованные, зрители мысленно переживали мифологические превратности судьбы героев той эпохи. Взоры всех жителей Порт-Руаяля были устремлены на плот и морской горизонт, который служил декорацией. И поэтому никто не заметил, как пришел «он», личный враг мадемуазель де Фержак: туман, — так как он явился с тыла.

Нахлынув со стороны Французского залива через высокий береговой мыс, он устремился к деревне со скоростью горного обвала. Когда все почувствовали его холодное дыхание, он был уже здесь. Через несколько мгновений каждый как бы оказался в одиночестве и едва мог различить своего соседа. Берег, затем плот и пироги индейцев исчезли из вида. Даже голоса казались приглушенными.

— Каждый год — то же самое, — простонала бедная гувернантка, — эти проклятые туманы всегда портят нам праздник.

Будучи невидимой, она громко призывала всех оставаться на своих местах. Туман, может быть, скоро рассеется… Чтобы все терпеливо ждали, она объявила, что сейчас пошлют по рядам корзины с профитролями и пирожками.

Артисты кричали сквозь туман, чтобы их здесь не забыли. Им отправили записку с просьбой набраться терпения и послали несколько пирогов. Местные авгуры считали, что столь густой туман не может сохраняться долго, и ветер должен скоро разогнать его.

Прошло полчаса. Погода действительно стала улучшаться. Вдруг кто-то сообщил, что в заливе появился неизвестный корабль. Послышался шум разматываемой якорной цепи. Пока каждый высказывал свое мнение, туман несколько рассеялся, и недалеко от берега появился неподвижный силуэт небольшого трехмачтового корабля. Все сразу же пришли в волнение. Снова стал виден также и плот с находившимися на нем артистами. Но спектакль нельзя было продолжать, не установив, что это за корабль. Пока же это был лишь смутный призрак, тень корабля, которая иногда полностью исчезала за клубами тумана.

Но Анжелика уже поняла, что это не «Голдсборо», который был гораздо крупнее. Госпожа де ла Рош-Позе также не признала в нем их небольшое стотонное судно, на котором ее муж отправился к реке Святого Иоанна, чтобы оказать помощь Жоффрею де Пейраку.

— Может быть, это корабль торговой компании, который должен прибыть из Онфлера. Сейчас конец августа, и он обычно приплывает в это время.

— Тот был бы поменьше.

— И вообще, если бы то были эти скупердяи, наши торговые партнеры, мы бы их сразу узнали.

Все ожидали, что же будет дальше. Затем как бы сразу раскрылся занавес, и последние облака тумана исчезли, явив взору присутствующих вою ширь залива. В нескольких кабельтовых стали видны шлюпки, полные вооруженных людей, усиленно гребущих к берегу. Кто-то закричал:

— Англичане!..

Всех охватила паника.

Перепрыгивая через деревянные скамейки, люди устремились к своим жилищам, чтобы взять там самые дорогие вещи и спрятать их подальше от приближающихся грабителей. В отсутствие де ла Рош-Позе, который привел бы большинство мужчин в боевую готовность, никакой обороны поселка организовано не было. Индейцы также поняли это и предпочли удалиться от берега на своих пирогах. Они здесь находились не для того, чтобы воевать. И так как обычно они занимались торговлей и с английскими кораблями, то старались в этих местах не вмешиваться в раздоры между белыми.

Однако несколько сагаморов, у которых были родственники среди акадийцев, предложили свою помощь в деле обороны, а некоторые крестьяне, настроенные более решительно, чем другие, пошли за своими мушкетами.

— Солдат! — закричали дети де ла Рош-Позе, обращаясь к Адемару. — Бежим быстро к пушке. Настал час битвы.

Плывшие в шлюпках английские матросы, чтобы подзадорить себя, испускали громкие крики.

Передняя лодка достигла плота, на котором беспомощно метались артисты, одетые в причудливые маски и костюмы.

— Ведь это Фипс! — вскричала Анжелика, узнав среди нападавших бостонца, который сопровождал английского адмирала, когда тот несколько недель тому назад сделал остановку в Голдсборо.

И она тут же подумала:

«Видел ли он Жоффрея? Сможет ли он что-нибудь мне рассказать о нем?» Возникшая ситуация не представлялась ей трагичной. Голдсборо поддерживал довольно хорошие отношения с Новой Англией, и оказавшейся здесь графине де Пейрак, по-видимому, не трудно будет найти общий язык с вновь прибывшими.

Она сказала об этом госпоже де ла Рош-Позе, которая покорно ожидала решения своей судьбы, так как предвидела подобное развитие событий.

— Не волнуйтесь. Я знаю капитана этого корабля. Мы ему оказали ряд услуг, и он не откажется вступить с нами в переговоры.

И обе женщины направились к берегу, чтобы попытаться первыми представиться нападавшим.

Но Анжелика не учла действий детей де ла Рош-Позе, которые тащили Адемара к форту.

Она начала делать знаки Фипсу и обратилась к нему по-английски, когда вдруг обстановка резко ухудшилась по вине слишком воинственно настроенных отпрысков маркиза де ла Рош-Позе.

Английский капитан, который выделялся своей пуританской одеждой (на нем были черный плащ и шляпа с высокой тульей), забросил на плот канат с крюком, чтобы зацепить его и взять в плен это причудливое сборище карнавальных масок и костюмов.

Именно этот момент выбрал Адемар, стоявший на угловой башне форта, чтобы запалить фитиль. Прогремел выстрел. Произошло ли это случайно или Адемар был действительно искусным стрелком, но ядро, просвистев, попало точно между плотом и шлюпкой, которые одновременно перевернулись и сбросили своих пассажиров в воду.

— Победа! — завопили акадийцы, более довольные тем, что видят, как англичане барахтаются в воде, чем обеспокоенные судьбой Нептуна и его свиты. Но, в любом случае, выстрел достиг цели, и английская шлюпка затонула.

Все смешалось, и Анжелика уже не пыталась добиться того, чтобы ее услышали. Началось настоящее сражение. Однако оно длилось недолго. Выстрел Адемара был метким, но оказался единственным. Несколько поодаль к берегу причалили другие шлюпки. Находившиеся в них хорошо вооруженные матросы бросились на штурм маленького форта и схватили Адемара, прежде чем тот смог повторить свой подвиг. Несколько ружейных выстрелов завершили в этот день взятие Порт-Руаяля англичанами. Видя, что все потеряно, многие жители, захватив свои котлы и ведя за собой коров, устремились в лес, так как от этих матросов из Новой Англии, решивших подвергнуть грабежу французский поселок, можно было ожидать чего угодно. Других, в том числе Анжелику и всех, кто находился на берегу в момент прибытия английского корабля, то есть наиболее почетную часть зрителей (кроме Анжелики это были госпожа де ла Рош-Позе, ее дети и прислуга, герцогиня де Модрибур и ее подопечные, священники, семьи именитых граждан), окружили. Угрожая мушкетами и грубо подталкивая, их загнали на площадку, уставленную церковными скамейками, и приказали сидеть смирно.

..Тем временем те, кто находился в затонувшей шлюпке и на плоту, добирались до берега, каждый кто как мог.

Первыми вышли из воды Фипс и Нептун, бросая друг на друга испепеляющие взгляды. Один потерял свою пуританскую шляпу, а другой — свою золоченую корону.

Фипс был вне себя от ярости. Если и с самого начала он был настроен далеко не миролюбиво, то теперь готов был устроить самое настоящее побоище. Он кричал, что прикажет всех здесь перевешать и спалить это гнездо гнусных «лягушатников». Он их слишком хорошо знал, чтобы испытывать какое-либо желание оказать им малейшее снисхождение. Этот колонист из Новой Англии родился в маленькой фактории на берегу залива Мэн. С самого раннего детства он был свидетелем постоянных нападений на англичан со стороны канадцев и преданных им дикарей. И немалое количество скальпов его родственников хранилось в качестве трофеев в вигвамах абенаков и на стенах французских фортов.

— Я тебя научу, как строить из себя героя, — завопил он, когда к нему подвели связанного Адемара. — Ну-ка быстро, вытащите из земли, там на берегу, большой крест и сделайте из него здесь на площади виселицу для этого негодяя.

Услышав эти слова, Адемар, который во время своего пребывания к востоку от Кеннебека в достаточной мере выучил английский язык, понял, что пришел его последний час.

— Мадам, спасите меня! — взмолился он, разыскивая глазами Анжелику в стоящей толпе.

Шум кругом стоял невероятный. Стенания бывших пассажиров плота, в том числе несчастной Петронильи Дамур, с большим трудом спасшейся после этого нового кораблекрушения, мешались с криками протеста жителей, пытавшихся сдержать английских матросов, которые принялись при помощи топоров взламывать двери их хижин.

Фипс приказал прекратить начавшийся грабеж.

— Пока подождем! Если нужно будет все сжечь, то сожжем! Но сначала нужно захватить более важную добычу и прежде всего разыскать королевские грамоты, распоряжения и письма, которые должны находиться у маркиза де ла Рош-Позе и которые являются доказательством того, что французский король незаконно поддерживает колонистов на этих землях, принадлежащих, согласно существующим договорам, Англии.

Он стал подниматься к замку де ла Рош-Позе. Анжелика решила, что наступил благоприятный момент, чтобы начать действовать.

— Я попытаюсь с ним переговорить, — сказала она доверительно маркизе де ла Рош-Позе, — это совершенно необходимо, пока дело не обернулось совсем плохо. Во всяком случае, от него нужно узнать, что произошло на реке Святого Иоанна. По всей видимости, он прибыл прямо оттуда и, насколько я могу судить по его настроению, события там развивались не очень для него благоприятно. Может быть, при этом нам удастся узнать кое-что о наших мужьях…

Она вспомнила, что, когда Уильям Фипс останавливался в Голдсборо вместе с адмиралом-губернатором Бостона, среди членов его экипажа был один француз-гугенот, беженец из Ла-Рошели, который оказался дальним родственником семьи Маниго, и эти Маниго пригласили его к себе на обед.

Она увидела этого человека среди охранявших их матросов. Протиснувшись к нему, Анжелика напомнила ему об этом обеде, и он узнал ее.

— Я непременно должна переговорить с вашим капитаном, — сказала она ему.

Убедить его ей не стоило большого труда, так как этот матрос знал, что господин и госпожа де Пейрак находятся в отличных отношениях с губернатором Бостона. Он разрешил ей покинуть других пленников и сам проводил ее до замка де ла Рош-Позе.

В большом зале Фипс и его люди яростно искали документы, завладеть которыми они хотели, чтобы доказать свою правоту и злонамеренность французов. При помощи топора они открывали ящики буфетов и шкафов и вскрывали сундуки, надеясь также найти там драгоценности и дорогие туалетные принадлежности, так как слыхали, что у этих развратных католиков такие предметы всегда имеются в избытке.

Войдя в комнату, Анжелика увидела, как Фипс бросал из шкафа на пол предметы фаянсового посудного сервиза.

— Вы с ума сошли, — крикнула она ему по-английски, — вы ведете себя как вандал! Это очень ценные вещи. Возьмите, если хотите, их себе, но не бейте!

— А вы что здесь делаете? Вы! Возвращайтесь ко всем остальным!

— Разве вы меня не узнаете? Я — госпожа де Пейрак. Несколько недель тому назад я вас принимала у себя, а однажды во время бури мой муж помог вам выбраться из трудного положения.

Но это нисколько не утихомирило вспылившего англичанина.

— Ваш муж! Да, ваш муж! Только недавно он опята» сыграл со мной злую шутку у реки Святого Иоанда.

Анжелика тут же засыпала его вопросами. Так значит, он видел ее мужа? Ничего он не видел. Там был такой туман и, кроме того, ему просто не повезло. Когда он старался не выпустить этих гнусных квебекских чиновников, заблокированных на реке, этот туман скрыл от него маневры флотилии Пейрака. И как это им удалось проскользнуть у него прямо под носом? Этим проклятым французам! Он упустил добычу и боевые трофеи, которые поклялся доставить в Массачусетс для обмена пленными с этими квебекцами, с этими ужасными канадцами, а также отомстить за праведную кровь всех погибших в Новой Англии…

Он говорил довольно сбивчиво, как все молчаливые люди, не имеющие привычки что-нибудь рассказывать или объяснять. Его озлобление от этого только усиливалось, скопившееся негодование кипело в нем, не находя для себя выхода.

— Они все там разрушили… Эти дикари, пришедшие с севера, с их гнусными священниками-папистами, разорили фактории, перебили колонистов, их с трудом удается остановить.

— Я знаю. Я сама была там несколько недель тому назад. В Брансуик-Фолсе. И с большим трудом я смогла выбраться оттуда. Знаете ли вы, что мне удалось спасти нескольких ваших соотечественников и привести их в безопасное место — в Голдсборо?

— Тогда почему граф де Пейрак помешал мне наказать дикарей, взять их в плен, раз уж мне представилась такая возможность?

— Чтобы прекратить войну.., мой бедный друг! Вам известно, что он помешал также барону де Сен-Кастину вовлечь в эту войну эчеминов, о чем тот получил формальный приказ из Квебека. В этом случае сгорели бы не только фактории к востоку от Кеннебека, но также и все поселки на островах, на берегах залива Мэн и в Новой Шотландии. Война прекратилась только лишь благодаря графу де Пейраку. Но достаточно малейшей искры, чтобы произошла еще худшая катастрофа, против которой все его влияние окажется бессильным…

— Но надо хотя бы обуздать этих папистов! — завопил в отчаянии Фипс.

— Если мы не будем отвечать ударом на удар, то они в конце концов всех нас истребят, как бы много нас ни было. Что получается? Там, в этих снежных краях и лесах, имеется кучка фанатиков, а нас здесь в десять раз больше, но мы — как беспомощные бараны… Но я не таков. Я родом из Мэна. Я им докажу, что эти места принадлежат мне, и, если надо, жизни на это не пожалею! В любом случае, я не могу вернуться в Бостон с пустыми руками. Ничего не поделаешь… Порт-Руаяль заплатит за Святого Иоанна… Мне нужны заложники, и эта грамота французского короля… Он стал смотреть, где ее можно найти…

— Может быть, она в этом сундуке?..

Анжелика узнала в углу комнаты сундук Сен-Кастина со скальпами, который там поставили после ее приезда. Она быстро приняла решение.

— Нет, только не этот сундук! Прошу вас, там мои личные вещи.

И она решительно села на него.

— Прошу вас, сударь, не вскрывайте его, — твердо сказала она, — мой муж и я, мы друзья англичан, потому что свои права на эти земли мы получили от Большого Совета Массачусетса. Но есть вещи, которых мы не можем допустить. Если кто-либо нарушит наши права, то поступит, как обыкновенный пират, действующий вопреки решению своего правительства, и мы вынуждены будем подать соответствующую жалобу. Послушайте, — сказала она, увидев, что Фипс пришел в замешательство, — сядьте здесь и успокойтесь (она указала ему на стоящую рядом с ней скамейку). Я хочу вам сделать предложение, которое, я думаю, всех устроит…

Фипс посмотрел на нее с недоверием.

Анжелика вся внутренне дрожала при мысли о том, что она сидит на трехстахпятидесяти скальпах, снятых с английских черепов дикарями-абенаками. Ей казалось, что их тлетворный запах проникает сквозь щели в сундуке. Это вызывало ужас. Но ее решительный тон возымел определенное действие на разгневанного пуританина.

Он сел на скамейку. Так как во время своего вынужденного купания он весь промок, то под ним постепенно образовалась лужа, на которую он смотрел грустными глазами.

— Послушайте, — продолжала Анжелика как можно более убедительным голосом, — чего вы по существу хотите? Заложников, при помощи которых вы сможете оказать давление на Квебек, чтобы добиться от него уважения заключенных вами договоров или чтобы обменять их на пленных, захваченных на севере абенаками и канадцами?.. А здесь живут акадийцы, и вы это знаете. Они, конечно, французы, но ими так мало занимаются их правительство и королевская администрация, что они вынуждены, дабы выжить, вести торговлю с Бостоном и Салемом… Ну, допустим, вы можете увести с собой госпожу де ла Рош-Позе и ее детей, но кого они будут интересовать в Квебеке?..

Фипс все это знал и уже об этом думал. Он глубоко вздохнул с озабоченным видом, отстегнул свой белый воротничок и меланхолично выжал его. Затем снял один за другим свои сапоги из тюленьей кожи и вылил из них воду.

— Так что вы мне предлагаете? — произнес он и снова вздохнул.

— А вот что. Недавно сюда, в Порт-Руаяль, прибыла очень богатая, влиятельная и знатная французская дама в сопровождении молодых женщин, которых она должна доставить в Квебек, чтобы выдать замуж за офицеров и молодых канадских дворян. Их все еще ждут в Канаде, но ее корабль потерпел крушение у наших берегов. А здесь не знают, что с ними делать. И я вам предлагаю: заберите их всех! У этой знатной дамы такие связи, что ее пленение может обеспокоить даже самого французского короля, и в любом случае она так богата, что даже после гибели ее корабля вы сможете получить за нее крупный выкуп. И я думаю даже (Анжелика внутренне извинила себя, что немного погрешила против истины), что одна из дам, которые ее сопровождают, является невестой одного из знатных господ в Квебеке…

Англичанин усиленно думал, и его суровые глаза сузились. Он сморщил нос и вздохнул.

— Но если этот корабль плыл в Квебек, то как он мог потерпеть крушение у наших берегов? — спросил он, так как для него, как для моряка, все это представлялось довольно подозрительным.

— Французы не умеют как следует управлять кораблями, — сказала Анжелика первое, что ей пришло в голову.

Так как Уильям Фипс был такого же мнения, то он не стал, дальше настаивать и удовлетворился таким объяснением.

После того как один из его людей принес королевскую грамоту, которую он нашел в канцелярии торгового секретаря фактории, Фипс успокоился.

— Хорошо, — сказал он, — я так и поступлю. Но я увезу также и солдата. Так положено на войне. Он ранил двух моих людей…

Посадка на отплывающий в Бостон английский корабль герцогини де Модрибур, ее секретаря Армана Дако, дуэньи Петронильи Дамур, королевских невест, капитана Жоба Симона и его юнги, которые несли вырезанного из дерева золоченого единорога, прошла без происшествий и при всеобщем полубезразличии.

Акадийцы Порт-Руаяля были рады, что так дешево отделались. Как только они поняли, что ветер изменился и что все. Уладилось, они снова вернулись со своей пушниной, сырами, овощами, фруктами и другими товарами и стали предлагать все это матросам, в надежде получить за это английские скобяные изделия, которые были отличного качества и очень ценились. Торговля на берегу шла полным ходом. За круг сыра — коробку гвоздей и так далее.

Никого особо не волновал отъезд заложников, которых англичане из-за наступавшего прибоя несколько грубовато поторапливали.

Только Анжелика и госпожа де ла Рош-Позе, довольные, что все для них обошлось благополучно, спешно передавали королевским невестам корзины с продуктами, чтобы помочь им легче перенести путешествие.

Присутствовал при этом также квартирмейстер Ванно. Но Дельфина Барбье дю Розуа и не взглянула на него. Опустив голову и не поднимая глаз, королевские невесты следовали за своей «благодетельницей», как бы смирившись со своей странной и трудной судьбой.

Первым на борт баркаса поднялся закованный в цепи несчастный Адемар.

— Мадам, не оставляйте меня, — прокричал он, повернувшись к Анжелике.

Но она ничего не могла для него сделать. Она заверила его, что добилась от Фипса обещания сохранить ему жизнь и вселила в него надежду, что «они», англичане, может быть, отправят его обратно во Францию…

Поднимаясь на борт баркаса, Амбруазина де Модрибур остановилась на мгновение перед Анжеликой, и та на этот раз поняла, что немыслимое предположение, которое, как молния, возникло в ее голове в ту кошмарную ночь, было истинной правдой.

Она увидела перед собой существо, которое желало ее гибели. Осознав свое поражение и сбросив с себя маску, герцогиня не пыталась больше скрывать свою ревность, свою ненависть…

— Это вам мы обязаны столь «удачным» решением вопроса? — выдавила она из себя вполголоса, пытаясь при этом изобразить на своих губах вызывающую улыбку.

Анжелика ничего не ответила.

Ненависть, излучаемая глазами Амбруазины, стерла всякое напоминание о том, что между ними могло установиться какое-то согласие или какие-то зачатки дружбы.

— Вы хотели избавиться от меня, — продолжала герцогиня, — но не думайте, что вам так легко удастся меня одолеть… Я не перестану делать все возможное, чтобы вас уничтожить.., придет день, и вы заплачете кровавыми слезами…

Глава 2

Он медленным шагом приближался к ней. Он не спешил. Она была в полной его власти. Выброшенная на берег после изнурительной борьбы с волнами, разве могла она оказать какое-либо сопротивление напавшему на нее бандиту?

Распростершись на песке, Анжелика понимала, что светлое пятно ее полураздетого тела было хорошо видно убийце. Он был уже близко. На какой-то момент, скрывшись за тенью скалы, он исчез из ее глаз, но ей был отчетливо слышен скрип его сапог по гравию. На ощупь она схватила довольно крупный голыш и бросила в него, но промахнулась, и камень упал с сухим шумом. Она бросила другой камень и услышала издевательский смех убийцы. Его лишь позабавила ее смехотворная защита.

Вдруг смех оборвался. Человек как-то странно икнул, и она услышала, как недалеко от нее что-то рухнуло на землю.

Какое-то время там ничего не двигалось. Нервы Анжелики были напряжены до предела.

Затем при свете луны, в том самом месте, где только что находился убийца со свинцовой дубинкой, возник другой силуэт. На этот раз это был индеец. В руках он держал лук, из которого и была пущена смертоносная стрела. Сердце Анжелики забилось от радости и облегчения.

— Пиксарет! — закричала она изо всех сил. — Пиксарет! Я здесь!

Она безошибочно узнала тень ощетинившейся перьями нескладной фигуры вождя патсуикетов.

Перестав испытывать страх, она поднялась и пошла ему навстречу, но через несколько шагов наткнулась на распростертое тело. Отвращение и испуг заставили ее отшатнуться. Она чуть не лишилась чувств. Ее била дрожь. Промокшие короткая юбка и корсаж прилипли к телу. Во время крушения она потеряла свой плащ из тюленьей кожи и сумку, в которой было лишь необходимое сменное белье, а также гребешок и щетка из черепахового панциря, что она так любила. Сейчас ей было не до того, чтобы оплакивать эту потерю.

Пиксарет встал на колени перед лежащим на земле телом. Анжелика едва его различала, но исходивший от дикаря запах наполнил ее радостью. Это был действительно он, Пиксарет.

Индеец вытащил стрелу, которая торчала между лопаток убитого. Затем перевернул его. В темноте лицо мертвеца выглядело как белое пятно, посередине которого чернел открытый рот. Это все, что можно было разобрать.

— Куда ты опять исчезла, пленница моя? — услышала она голос Пиксарета. — Ты все еще думаешь, что сможешь от меня убежать. Видишь, я появился вовремя.

— Ты спас меня, — с чувством горячей благодарности сказала Анжелика.

— Этот человек хотел меня убить.

— Я знаю. Вот уже несколько дней, как я за «ними» слежу. «Их» много. Шесть, семь…

— А кто они? Французы, англичане?

— Это демоны, — ответил Пиксарет.

Суеверный дикарь, со свойственным ему простодушием и не стыдясь этого, высказал ее мысли. Но сейчас «они» оказались совсем рядом. Они как бы снимали покров с окружавшей их тайны, и теперь можно было увидеть их в лицо. Правда, эти лица открывались только для того, чтобы нанести Удар.

— Тебе холодно, — заметил Пиксарет, услышав, как стучат ее зубы.

Она вздрогнула, услышав его знакомый голос.

— Возьми себе одежду этого человека.

Он отстегнул пояс, на котором висел пистолет, и снял с трупа куртку, сделанную из кожи и шерсти. Анжелика надела ее и сразу почувствовала себя лучше. Она бы дорого заплатила за то, чтобы увидеть черты невидимого врага. Но Пиксарет не захотел вытаскивать его из тени на свет луны.

— Подождем рассвета, — предложил он. — Я здесь один, а «они» бродят вокруг и могут нас заметить. Когда наступит день, «они» отсюда уйдут.

Она хотела спросить его, что он здесь делает, почему он, наррангасет, оказался в стране малеситов, знал ли он, где находятся Мишель и Жером, и почему он «убежал» из Голдсборо. Но лучший способ не получить ответа от индейца — это задавать ему вопросы. Поэтому она промолчала. От усталости у нее кружилась голова, а боль от ран, на которые попала соль, стала невыносимой. Незадолго перед рассветом Пиксарет увидел костер, зажженный недалеко от них на берегу бухты. Он подполз туда и, вернувшись, сказал, что разожгли его мик-маки, чтобы высушить свою одежду и зажарить нанизанную на палочку рыбу.

— Они были с нами в баркасе. А ты там видел белых?

Нет, их он там не видел.

Анжелика ожидала, что узнает в мертвеце того бледного человека, который однажды вечером подошел к ней в Голдсборо и сказал: «Господин де Пейрак просит вас прийти к нему на остров Старого корабля». Она была разочарована и даже напугана, когда увидела, что это был не он. Значит, тот еще был жив и, следовательно, более опасен, чем лежащий перед ними мертвый бандит. Этот был лишь подручный, грубое животное, привыкшее бить, безжалостно убивать, не испытывая никаких угрызений совести. Это было видно по его низкому лбу, по его тяжелой челюсти, по копне спутанных волос на голове.

Прежде чем уйти отсюда и оставить труп на съедение крабам, Пиксарет наклонился, ловким поворотом ножа завладел этой малоприглядной шевелюрой и повесил ее себе на пояс.

— Наши предки должны были забирать себе головы, — объяснил он Анжелике. — Теперь в качестве доказательства наших побед достаточно скальпов. Но снять скальп кремневым ножом трудно. К счастью, белые дали нам стальные ножи… Ну, пошли! Пойдем к мик-макам. Они не такие, как мы, но все-таки это абенаки, Дети Зари.

С наступлением дня земля покрылась туманом. Он не был очень густым и рассеивался по мере того, как становилось теплее. Подойдя ближе, Анжелика и Пиксарет услышали чье-то меланхоличное пение, которому вторило монотонное гудение других голосов.

— Песня мертвых! — прошептал Пиксарет. Они увидели вождя мик-маков Униаке, стоявшего на коленях перед телом Юбера д'Арпентиньи, который лежал на земле с проломленным черепом.

— Они убили моего названого брата, — сказал он Пиксарету, когда тот после обычных в подобных случаях церемоний назвал себя. — Они ударили его, когда он выходил из моря. Я их видел.

Пиксарет рассказал им то, что он знал об этих людях, которые, воспользовавшись ночной темнотой и извилистыми берегами, завлекли их баркас на скалы.

— Веди меня к ним, чтобы я смог им отомстить за это преступление. Я сожалею, — и квадратное лицо мик-мака, обычно желто-коричневое, было сейчас таким бледным и так искажено бессильной болью, что казалось, будто оно вырезано из слоновой кости. — О, как я сожалею, что не родился ирокезом или алгонкином, как эти гуроны с севера, и не могу, подобно им, подвергнуть этих проклятых убийц таким пыткам, чтобы они умерли в жутких мучениях. Но их скальпы украсят мой вигвам, или я не вернусь к своим близким.

— Один скальп у меня уже есть, — сказал Пиксарет с гордостью.

Он предложил заключить союз, который тут же был скреплен посредством определенного ритуала, а затем отправиться в одно место, где можно будет сварить пищу, и уже потом держать совет.

Анжелику по-прежнему била дрожь, но на этот раз не столько от холода, сколько от ужаса. Кошмар продолжался, принимал осязаемые формы. Сначала была гибель тех, кто плыл на «Единороге». Ее отнесли на счет стихии и несчастного случая. Но сейчас убийство двух акадийцев и трех туземцев было явно умышленным. Смерть Юбера д'Арпентиньи, этого молодого знатного дворянина, несомненно взволнует все население Французского залива вплоть до самого Квебека, так как, несмотря на конфликты между двумя областями, Акадия оставалась для королевства неотъемлемой частью Новой Франции и находилась под управлением канадского правительства.

Бедный юный Юбер д'Арпентиньи, он был таким жизнерадостным и отзывчивым!

«Он погиб из-за меня, — подумала Анжелика. — Это я уговорила его не возвращаться домой, к Песчаному мысу… Они хотели моей смерти, а убили его».

В душу ей проникла горькая мысль: «Наше имя, особенно мое, опять свяжут с несчастьями, обрушившимися на французов. Сначала корабль с предназначенными для Квебека королевскими невестами потерпел крушение у Голдсборо, затем сегодня был убит этот молодой знатный француз, когда он плыл вместе со мной… Как доказать, что мы попали в западню? Никто нам не поверит… Ведь не станут же слушать свидетельские показания мик-маков…» Сейчас, когда опасность становилась все более явной, ей необходимо быть вместе с мужем.

Группа оставшихся в живых индейцев разделилась на две части. Шестерым из них предстояло заняться погребением мертвых и лишь затем отправиться домой. Они должны были добраться до ближайшей деревни, где проживало родственное племя, найти там пироги и доплыть до полуострова, чтобы сообщить печальную новость.

Униаке и один из его воинов пошли вместе с абенаком Пиксаретом, который обещал вывести их на тропу мести. Анжелика испытала радость, услышав, как Пиксарет сказал, что прежде всего нужно найти Человека-Грома, то есть Жоффрея, которому принадлежат земли от входа во Французский залив до истоков Кеннебека.

— Его враги сегодня — это наши враги. Он идет по их следу. Сейчас он находится перед Шедиаком вместе со Скудумом и Матеконандо. Он владеет кораблями, оружием, он хитер и очень опытен. Присоединимся к нему и послушаем, что он нам скажет, прежде чем вступить в борьбу против тех, кто убил твоего названого брата, Униаке. Так как, братья мои, нужно быть осторожными. Я не знаю, кто эти бледнолицые убийцы. Это не англичане, не французы, не пираты, не мальвины… У них есть корабль, может быть, два.

И он закончил, понизив голос:

— А еще… Я думаю, что они одержимы злыми духами.

Она заметила, что ищущий взгляд Пиксарета оставался настороженным. Этот верящий в сверхъестественные силы дикарь обладал врожденной способностью чувствовать скрытую угрозу, исходящую от внешне безобидных предметов и явлений. Она вспомнила, как, явившись в Голдсборо требовать за нее выкуп, он вдруг преобразился, стал оглядываться вокруг себя, как будто почувствовал приближение опасного зверя. «Берегись, — сказал он ей, — тебе угрожает опасность!» И убежал, как сказали Жером и Мишель. И куда он отправился после этого? Судя по всему, это было не просто бегство, ведь он появился как раз там, где западня, которую сама Анжелика не смогла вовремя распознать, готова была захлопнуться…

Теперь, когда она находилась вместе с ним, под его защитой, она чувствовала себя гораздо спокойнее.

Она смело пошла за Пиксаретом, когда он углубился в лес вместе с мик-маками. Этому индейцу уже многое было известно. И пусть он не все ей рассказывал из каких-то таинственных соображений, Анжелика могла, по крайней мере, ему довериться. Столкнувшись с чем-то необъяснимым, она начинала понимать, что нуждалась в поддержке именно таких сил, так как страх, который она испытывала, особенно начиная с того времени, как оказалась в Порт-Руаяле, был не столько физическим (хотя теперь она знала, что ее хотят лишить жизни), сколько моральным, так как Анжелика чувствовала, что посягают на нечто большее, чем ее жизнь.

Были ли ее враги в Порт-Руаяле? Как они оказались вопреки очевидности в Голдсборо?

..Перед уходом индейцы еще раз внимательно осмотрели берег. Они нашли вещи, принадлежащие пассажирам баркаса, в том числе сумку Анжелики и ее туфли. Это ее ободрило. В сумке не было ничего ценного, кроме несессера из панциря черепахи. Но когда терпишь кораблекрушение на пустынном берегу, все может оказаться полезным. Что успела, она подсушила на солнце. Остальное высохнет позже. Она взяла с собой, чтобы показать Жоффрею, покрытую пятнами красную наволочку Абигель и была довольна, что не потеряла это важное свидетельство тех странных событий.
***

Как только они стали удаляться от берега, земля как бы застыла в неподвижном, прозрачном воздухе. Становилось очень жарко, не было ни малейшего ветерка. Был уже конец лета, и скоро должна была наступить золотая осень. Мелкая поросль начинала увядать от сильной засухи. Скоро начнутся пожары, которые смешают свое пурпурное и алое пламя с алым и пурпурным цветом листвы деревьев.

А пока еще лес сохранял изумрудную зелень кедров и кустарника, а также терпкий запах смолы и диких плодов.

Пиксарет вел своих спутников вперед. Он старался избегать дорог. Никто из троих дикарей не испытывал желания встретиться с местными жителями, зеленоглазыми малеситами, чье кровное родство с потомками бретонских рыбаков и первооткрывателей этих земель, викингов, превратило их в продажных хвастунов, привыкших лишь заниматься спекуляцией и устраивать буйные попойки. К полудню они вышли на поляну, заросшую высокой травой и кустарником. Им пришлось поработать ножами, чтобы отыскать у кромки леса три или четыре больших деревянных чана.

— Я вам говорил, что мы теперь сможем устроить пир, — сказал с очень довольным видом Пиксарет.

— Ты, патсуикет с реки Мерримак, знаешь эту страну лучше нас, хотя мы живем по-соседству, — вынуждены были признать мик-маки.

— Когда-то вся земля принадлежала Детям Зари, — заявил Пиксарет, не убоявшись быть уличенным в преувеличении. — Память об этом хранится у нас в крови. И эта память ведет нас в те места, где когда-то пировали наши предки. Затем пришли белые. Теперь у нас чугунные чаны, которые мы носим с собой в походах. Но и наши земли усохли, как плохо обработанная оленья шкура.

В прежние времена индейцы изготавливали свои чаны для варки пищи, выжигая изнутри пни срубленных деревьев. Их наполняли водой, бросали туда раскаленные камни, и вода закипала. В нее клали кукурузу, рыбу или мясо, жир, мелкие лесные плоды. Кочующие племена знали, где находятся эти деревянные чаны. Необходимость оставаться по возможности вблизи от этих мест способствовала компактному проживанию племен…

В пути индейцы убили оленя карибу. Они выварили его кости, чтобы получить белый жир и взять его с собой. Отдельно сварили желудок и его содержимое, которое имело вид зеленовато-желтого теста. Вкус у него был немного горьковатый из-за листьев вербы, которыми карибу питается летом.

Анжелика также не отказалась его отведать. Она сидела, прислонившись к дереву. Она очень устала и, несмотря на быструю ходьбу и жару, продолжала мерзнуть. Это шло как бы изнутри. В Монегане, после ее купания, отец де Верной заставил ее съесть тарелку горячего супа. Ей казалось, что никогда раньше она не ела ничего более вкусного. Теперь он также был мертв. И, вспомнив об этом, она вдруг увидела смерть иезуита под новым углом зрения.

Когда об этом станет известно, то скажут: «Вы слыхали, в Голдсборо они убили иезуита, отца де Вернона… Какой ужас! Этот граф де Пейрак ни перед чем не останавливается…» Как опровергнуть эти сплетни, выглядевшие вполне правдоподобными? Анжелику снова начала бить дрожь. Чтобы согреться, она засунула руки в карманы одетой на нее куртки, снятой с одного из этих неизвестных, безликих людей, которые их преследовали. В одном из карманов она нащупала какие-то предметы. Там были кисет с табаком и какие-то безделушки, предназначенные для индейцев. Из другого кармана она вытащила сложенную вчетверо бумажку.

Это был листок тонкого пергамента, на котором были написаны несколько строк. Она могла поклясться, что от записки исходил легкий запах духов. Почерк внушал ей ужас. Анжелика не могла определить, принадлежал ли он мужчине или женщине, культурному человеку или простолюдину, сумасшедшему или нормальному. Он оставлял впечатление мужской силы и женского жеманства, самоуверенности и коварства зверя, выпустившего когти. Четкие линии в сочетании с общим изяществом свидетельствовали о том, что написавший эти строки часто пользовался пером.

Она прочла: «Сейте горе на ее пути, но так, чтобы обвиняли в этом ее».

И ниже: «Если будешь умницей, сегодня вечером жду тебя…» Что-то нечистое и пугающее скрывалось за этими словами. Подпись была неразборчивой. Непонятные буквы сплетались в силуэт какого-то мерзкого животного. Анжелике показалось, что она уже где-то видела этот знак. Но где?

Она держала листок двумя пальцами, едва сдерживая желание бросить его в огонь и вытереть руки.

Глава 4

Утром, пройдя левее бухты Шеподи, куда впадает Малый Кодиак, «Ларошелец» вошел в одну из последних гаваней Французского залива, на берегах которой вместе с голубыми цаплями, соколами-сапсанами, черными утками и белыми гагами проживала группа поселенцев. Анжелика слышала, что они не поклоняются ни богу, ни дьяволу, живут сами по себе, укрывшись в своих норах и следя с вершин красных или черных скал, не приближаются ли враги. А их врагами здесь были любые чужаки, проникавшие в заросшие деревьями извилины фиордов. Этими поселенцами были Марселина Прекрасная, братья Дефур, монах-отшельник и еще несколько человек…

Марселина была матерью одиннадцати или двенадцати детей. Она владела скромной усадьбой с лесопильней и мельницей, складами товаров для торговли.

Обладая лицензией на охоту и рыбную ловлю, которую она унаследовала от своего покойного мужа, она в свою очередь сдавала землю в аренду нескольким французам — рыбакам или скромным земледельцам, которые поселились здесь со своими женами и сожительницами-индианками, а также с целой кучей маленьких метисов. Всего здесь было около дюжины домов, в которых проживали шестьдесят — семьдесят человек.

«Ларошелец» бросил якорь напротив этих мест, обладавших первозданной красотой.

На высоком берегу стоял прочный, сделанный из бревен и камня дом, к которому вела обсаженная люпинами тропинка.

Обилие этих небесно-голубых, розовых и белых цветов с их гигантскими стеблями придавало этому уголку земли вид королевского парка.

Но в доме и в округе никого не оказалось, хотя в очаге еще тлели угли, а во дворе кудахтали куры.

— Они, должно быть, убежали со своей кухонной утварью, увидев наш корабль, — сказал один из матросов, хорошо знавший здешние места. — Так все здесь поступают, особенно французы, которые живут отдельно от других и не имеют возможности организовать свою оборону. Если появляются мародеры-англичане, то лучше уж спрятаться на несколько дней в лесу, чем быть захваченным в плен и увезенным в Бостон, где тебя заставят есть ячменную кашу. А французы испытывают какой-то священный ужас перед этой пищей пуритан!

Пассажиры «Ларошельца» решили попытать счастья у братьев Дефур, которые жили в полумиле отсюда.

Им повезло, и они застали дома третьего из них, Амедея, оказавшего им без лишних слов щедрое гостеприимство. Старшие братья еще не вернулись из экспедиции к реке Святого Иоанна. Амедей и младший из братьев вместе с их котом (а кот был большим, толстым и молчаливым и очень напоминал своих хозяев) охраняли дом, охотились и рыбачили. Нужно было подготовиться к зиме, выменять пушнину, которую приносили индейцы, собрать урожай зерна и картофеля, откормить свинью, накоптить мясо дичи. Они жили, как сельские помещики, копя деньги ради далекой мечты — вернуться богатыми во Французское королевство. А если не вернуться, то просто чувствовать себя обеспеченными и иметь возможность жить в довольстве до последнего дня своего. Понятно, что эти люди не испытывали особого желания, чтоб их беспокоили всякие губернаторы, иезуиты или сборщики налогов.

Зато их услужливость по отношению к друзьям была безграничной. Так, чтобы угодить Пейраку, старший брат обобрал солдат форта Марии, в результате чего те вынуждены были поступить на службу к графу… Амедей сразу согласился провести Анжелику на другую сторону перешейка к заливу Святого Лаврентия.

Он возьмет с собой в качестве носильщиков нескольких своих людей. На весь поход уйдет дня два, может быть, и меньше, так как болота и торфяники в конце лета почти высохли и ходить по ним стало легко.

Несмотря на все свое нетерпение, Анжелика не могла отправиться в путь сразу на следующий день. Нога ее распухла и разболелась. Состояние раны, на которую в Порт-Руаяле она не обратила особого внимания, ухудшилось после того, как на нее попала морская вода, и она превратилась в язву, с трудом поддающуюся лечению. Анжелика решила остаться хотя бы на один день, чтобы дать отдохнуть ноге и попытаться наложить другую травяную примочку, надеясь, что новая окажется более действенной, чем та, которую она использовала до сих пор.

Чтобы как можно скорее отправиться в путь, она решила хорошенько отдохнуть. Место это находилось буквально на краю света, в глубине Французского залива, в узкой бухте, где ежесуточный прилив достигал высоты в двенадцать метров. Казалось, что уж здесь-то никто не станет вас разыскивать.

Напрасные надежды!

Когда после полудня Анжелика проходила через гостиную, она увидела там ожидавшего ее маркиза де Виль д'Авре, одетого в широкополый камзол, жилет с цветочками и туфли на высоких каблуках. Одной рукой он опирался на трость с серебряным набалдашником, а в другой держал краснощекого мальчугана примерно четырех лет, с кудрявыми светлыми волосами под шапочкой из красной шерсти. Мальчик поразительным образом был похож на маркиза.

— Анжелика! — воскликнул маркиз. — Как я рад вас видеть! — и добавил с огорченным видом:

— Я узнал, что вы здесь! Нехорошо! Вы не предупредили меня, еще бы немного, и вы бы уехали, не повидавшись со мной…

— Но откуда я знала, что вы находитесь в этих краях?! Глаза Анжелики вопросительно переходили с губернатора на ребенка…

— Да, да, — сказал маркиз с гордостью. — Это мой сынок. Разве он не очарователен? И затем добавил:

— Это также последний ребенок Марселины. Вы с ней не знакомы? Очень жаль! Надо ее видеть, когда она вскрывает мидии!.. Поздоровайся с мадам, Херувим!.. Его зовут Херувим… Это имя ему очень подходит, не правда ли? Почему вы поселились у этих презренных мужланов, братьев Дефур, вместо того, чтобы остановиться у Марселины?..

— Мы к ней заходили, но ее не было дома!

— Да, правда! Мы ушли в лес, захватив с собой чаны для варки пищи. Французские акадийцы всегда так делают. Как только они видят незнакомый корабль, они забирают с собой свои чаны и скрываются в лесу, где живут и готовят пищу вместе с дикарями… Это очень забавно!.. Но в данном случае я почти был уверен, что узнал один из кораблей господина де Пейрака. Поэтому я настоял, чтобы вечером все мы вернулись домой.

Он с раздражением осмотрелся вокруг.

— Как вы можете общаться с этими невеждами? Они не только относятся ко мне без должного почтения, отказываются оплачивать лицензию на охоту и платить налоги с доходов. Знаете, что они еще сделали: они совратили с пути истинного Александра!.. Да, да, совратили. Они наняли его, чтобы поднять уровень воды в Малом Кодиаке для их торговых судов. И вот Александр уже потерян для нас. Он скоро станет таким же мужланом, как и они, есть будет руками, спать с дикарками… Это возмутительно! Но я написал в Квебек жалобу на них… Я вам прочту это письмо до того, как его отправлю. Сколько времени вы еще останетесь здесь?

— Я хотела бы уйти завтра, — сказала Анжелика. — Но у меня рана на ноге, и мне никак не удается ее залечить. Я боюсь, что мне трудно будет пройти пешком несколько лье.

Губернатор сразу же оживился.

— Я вас поставлю на ноги! Бедное дитя! Сядьте здесь! Покажите вашу рану. Я немного знаком с фармакопеей.

Он действительно оказался довольно компетентным лекарем. Они пришли к общему выводу, что рану нужно лечить козьим жиром или белым мясным отваром.

— Я вам пришлю это не позже чем завтра. Я всех здесь знаю. У меня даже отличные отношения с шаманом из соседней деревни. Но нужно вести себя разумно, дитя мое. Длительные переходы вы сможете делать не раньше, чем через несколько дней, и вы это понимаете.

— Да, понимаю! — вздохнула Анжелика, опустив голову. Про себя она решила, что попросит Пиксарета и мик-маков отправиться в разведку к морскому побережью и отнести записку ее мужу.

Маркиз был просто счастлив.

— Значит, вы у нас какое-то время пробудете! — радостно воскликнул он. — Вы увидите, здесь просто превосходно. Я приезжаю сюда каждый год. Марселина здесь хранит и поддерживает в должном виде кое-какую мою одежду. Поэтому мне не нужно брать с собой много багажа. Здесь мне удается отдохнуть во время моих столь утомительных инспекционных поездок. Мои обязанности губернатора доставляют мне много хлопот, особенно если возникают всякого рода сложные проблемы. Вы слыхали о том, что произошло на реке Святого Иоанна?..

— На реке Святого Иоанна?.. Да, кое-что слышала… Но что же там в действительности было? — спросила Анжелика, которой очень хотелось что-нибудь услышать о своем муже.

Виль д'Авре сообщил ей некоторые подробности.

— Господин де Нейрак великолепно маневрировал, и Скудум оказал ему помощь. Англичанин так и не смог понять, что происходит, тем более, что был невероятно густой туман. Я вновь завладел своим «Асмодеем» без всяких потерь и малейшего кровопролития.., и я очень хотел поблагодарить графа. Но он исчез прямо у нас из-под носа. Он, по-видимому, очень торопился…

Маркиз заговорщически подмигнул ей.

— Безусловно, чтобы как можно скорее вновь встретиться с вами, прекрасная графиня!

— Мне не удалось его увидеть, — сказала Анжелика. — Но, как я узнала, он отплыл к заливу Святого Лаврентия, и я надеюсь там с ним встретиться.

— Вы с ним там встретитесь, верьте мне, дорогая мадам! А пока вы останетесь здесь, с нами, чтобы отпраздновать День Святого Этьена. Это просто великолепно. Каждый год я Устраиваю по этому поводу праздник на своем корабле. Это мои именины. Да, да, меня зовут Этьен! Вы придете, не правда ли? Анжелика, улыбнитесь, жизнь прекрасна!

— Ну, не так уж она прекрасна! — услышали они голос Амедея Дефура, который вошел в дом. — Особенно для тех, кому приходится иметь дело с вами, губернатор. Что вам надо в моем доме?

— Я пришел сюда поприветствовать моих личных друзей, которых вы обманным образом заманили к себе, — ответил Виль д'Авре, встав во весь рост. — И кроме того, не забывайте, что я обладаю правом инспекции на всей территории, находящейся под моей юрисдикцией, в том числе и в вашем доме. В мои обязанности входит определить, сколько вы воруете у государства и у меня лично.

— А сколько вы можете воровать у порядочных людей, которые, как вы говорите, находятся под вашей юрисдикцией?

— Порядочные люди!.. Ха, ха, ха… Не себя ли вы имеете в виду, говоря о «порядочных людях»! Вы — распутники, нечестивцы, которые никогда не ходят на мессу. Отец Дамьен Жанрус разоблачил вас как язычников.

— У нас здесь нет духовников, а отец Жанрус сам говорит, что он здесь не для того, чтобы заниматься белыми, а лишь для того, чтобы обращать в веру дикарей.

— А монах-отшельник на горе? Вы могли бы исповедоваться у него…

— Пусть мы не ходим исповедоваться, но мы честные люди.

— Честные?! Мошенники вы, а не честные люди! Вы думаете, что вам удается меня обмануть и что я ничего не знаю о ваших спекуляциях на Малом Кодиаке? Вы быстренько доставляете вашу пушнину и строевой лес туда, на залив, и продаете все это владельцам кораблей, которые заходят в Пуэнт-дю-Шен или в Сент-Ан, прежде чем отправиться в Европу. И весь этот товар уходит из Канады без оплаты налогов. Вы жулики! Знаете, что с вами будет, когда обо всем этом я расскажу в Квебеке?

Амедей пришел в некоторое замешательство и налил себе полный стакан водки из бутыли, стоящей на камине.

— Заплатите мне десять процентов от ваших доходов, — сказал Виль д'Авре, внимательно следя за ним. В его голубых глазах уже не было ни прежней наивности, ни прежнего добродушия. — И я ничего не скажу.

— Это несправедливо! Почему это только мы должны платить. Вы не требуете этого от Марселины, и один бог знает, сколько она зарабатывает, занимаясь своей не очень-то уж законной торговлей.

— Марселина — многодетная мать, и у нее мало средств, — заявил торжественно губернатор. — Закон, несмотря на всю свою строгость, должен предоставлять определенные льготы и быть снисходительным по отношению к вдовам и сиротам.

— Что да, то да. Что касается средств и льгот, то Марселина смогла легко с вами договориться. А мы, все прочие, таким оружием, как она, не обладаем!

— Ты мерзавец, я тебе сейчас покажу, как оскорблять женщину! — вскричал Виль д'Авре, размахивая своей тростью.

— Это мы еще посмотрим, — ответил гигант, встав в стойку и выставив вперед кулаки. Маркиз овладел собой.

— Спокойно, здесь ребенок, он такой чувствительный, и мы можем его разволновать. Возьмите себя в руки, Амедей!

Спорщики как бы заключили перемирие, хотя Херувим в красной шапочке совсем, казалось, не обращал внимания на этот обмен любезностями.

Маркиз взял его за руку и, сделав знак Анжелике, сказал:

— Выйдем отсюда.

Дойдя до порога, он обернулся:

— Ладно, согласен на пять процентов. Но при условии, что вы проявите по отношению ко мне немного почтительности. Многого я не требую. Придите вместе с вашими братьями на мессу в день Святого Этьена и разделите с нами мой именинный пирог на борту «Асмодея». Чтобы можно было сказать, что к губернатору Акадии относятся с должным уважением у него в провинции. Иначе на что это похоже?

Выйдя из дома и стоя за сплошной стеной люпинов, он объяснил Анжелике:

— Все дело в том, что эти люди просто очень ревнивы. Понимаете каждый из четырех братьев является отцом по крайней мере одного из детей Марселины… Не спорю, это очень красивые дети. Но мой все же лучше всех,

— заключил он, глядя с удовлетворением на своего голубоглазого мальчугана.

— Ну, в общем, это совершенно естественно. Ведь я губернатор… Ладно, забудем этот инцидент. Я вам пришлю нужные лекарства. Как только почувствуете себя лучше, придите к нам в гости. Марселина очень хочет с вами познакомиться. Увидите, это удивительная женщина!

Глава 6

Дом Марселины был большим, уютным, довольно хорошо обставленным.

Анжелика нашла Виль д'Авре возлежащим в широком гамаке из хлопчатобумажной ткани, который был подвешен на двух столбах. Его маленький сын играл с деревянными кубиками у его ног.

— Это настоящий караибский гамак, — объяснил губернатор. — Какой он удобный! На нем нужно лежать наискосок, от одного угла к другому, и тогда отдыхаешь великолепно. Я его выменял на несколько пачек табака у одного караибского раба, который проходил здесь со своим хозяином, сбежавшим с пиратского корабля.

— Торговец пряностями! — воскликнула Анжелика. — А когда вы его видели?!

— Меньше недели тому назад. Он шел к морскому побережью, чтобы сесть там на какой-нибудь корабль и вернуться на острова. Ему очень нужны были деньги, и я без труда, «почти даром» приобрел у него гамак и еще его «кара-коли» — выточенное из таинственного металла украшение в оправе из твердого дерева, которое он носил на шее. — И маркиз показал ей этот амулет. — Редко удается заиметь такую вещицу. Караибы очень ими дорожат, и это почти единственное украшение, которое они передают друг другу по наследству. Господин де Пейрак вам подтвердит, что этот металл, такой же желтый и такой же нержавеющий, как золото, не является ни золотом, ни сплавом золота с серебром. Караибы его получают от аруагов из Гвианы, своих смертельных врагов, когда те приплывают к ним обмениваться подарками перед началом военных действий… Я в восторге от своего приобретения. Оно дополнит мою коллекцию американских редкостей… Вы, говорят, обладаете ирокезскими «порцеланами», восхитительным ожерельем-вампум, которое вождь Пяти Племен подарил лично вам…

— Уттаке.., да, было такое… Но я его никогда не продам.., и даже не отдам его вам «задаром», как вы, может быть, сейчас надеетесь…

— Вы так им дорожите? Вы так к нему привязаны? Для вас оно является таким дорогим сувениром? — спросил маркиз с живым интересом.

— Безусловно!..

Анжелика вспомнила тот момент, когда она впервые держала в руках это ожерелье-вампум. Форт тогда был наполнен запахом супа из фасоли, которую ирокезы принесли, чтобы спасти их от голода. Этот момент навсегда останется у нее в памяти. «Эти порцеланы я дарю тебе, Кава! Тебе, белой женщине, которая спасла жизнь вождю Уттаке…».

Маркиз посмотрел во двор и увидел там Пиксарета, рассказывавшего окружившим его детям о многочисленных подвигах Великого Воина Акадии.

— В Квебеке говорят, что вы спите с дикарями… — сказал он, улыбнувшись. — Но это все сплетни, — поспешил он добавить, увидев реакцию Анжелики. — Я никогда этому не верил…

— Тогда почему вы повторяете при мне эти сплетни? — гневно сказала Анжелика. — Зачем мне знать об этих мерзостях, которые распространяют обо мне в вашем паршивом городишке?… Меня никогда там не видели…

— Но вызывают удивление некоторые факты, дорогая моя! Уттаке! Этот заклятый враг французов и всех людей белой расы подарил вампум вам, женщине! Такая честь…

— Я спасла ему жизнь. А он спас жизнь нам. Что же тут странного, если после этого мы обменялись подарками?

— А этот? — и Виль д'Авре указал подбородком на Пиксарета. — Этот абенак Пиксарет. Полная противоположность Уттаке. Злейший враг ирокезов, тоже своего рода непримиримый борец за своего Бога и за своих друзей. И вдруг он оставляет едва начавшуюся военную компанию, чтобы следовать за вами как собачонка! Представляю себе, как разозлились иезуиты!

И он многозначительно улыбнулся.

— ..Признайтесь, есть о чем позлословить!.. Что может вас связывать с этими краснокожими змеями и так привлечь их к вашей персоне?…

— Не знаю что, но во всяком случае не то, на что вы намекаете. Вы не хуже меня знаете, что индейцам, какие бы они ни были, и в голову не может прийти, что они смогли бы иметь любовную связь с белой женщиной. Белая кожа вызывает у них отвращение.

— Случалось такое, — нравоучительно промолвил Виль д'Авре. — Редко, правда, но всегда с интересными дамами. Даже с англичанками. Были такие женщины, которые бросали все, чтобы последовать в глубину лесов за красивым, хотя и не очень хорошо пахнущим индейцем. В каждой женщине скрывается что-то первобытное…

— В данном случае это он за мной следует, — сказала Анжелика, которую начинало все это сильно раздражать. — Только смотрите, не сделайте подобного намека при нем, а то ваша шевелюра сразу же окажется на его поясе, и поделом. У вас злой язык, и вам лучше было бы остаться при королевском дворе, а не заниматься сплетнями здесь, у нас, в дебрях Америки… Кроме того, я не знаю, полностью ли вы отдаете себе отчет в своих словах, но они оскорбительны для меня и моего мужа… И для вашей безопасности было бы лучше, чтобы ему об этом не стало известно…

— Полноте, я ведь шутил!

— Ваши шутки довольно сомнительного свойства…

— Как вы обидчивы, — сказал маркиз. — Полно, Анжелика, что я такого сказал… Все это дело выеденного яйца не стоит… Почему вы так серьезно ко всему этому относитесь? Жизнь прекрасна, дитя мое! Улыбнитесь!

— Ах! Как все это в вашем стиле! Вы меня выводите из себя и после этого великодушно пытаетесь меня утешить и советуете мне видеть жизнь в розовом свете…

— Такой уж он есть. Что вы от него хотите? Приходится его терпеть, — сказала Марселина, войдя в комнату. — Точно как его сын. Избалованный врунишка и балаболка! Сущий ребенок. Что вы от него хотите! Злюка, плутоватый, не ведает, что творит, как все дети. Вредный, но забавный. Ему прощаешь потому, что он не трус, хотя и избалован. В душе-то он не злой. Если врет, то по мелочам…

Она продолжала в том же духе, и было непонятно, кого она при этом имеет в виду — отца или сына.

Марселина была высокого роста, хорошо сложена и гораздо менее мужеподобна, чем ранее представлялось Анжелике. А также более благовоспитанна. Густые каштановые волосы начинали серебриться на висках. Они контрастировали с ее загорелым, немного красноватым лицом, дышавшим молодостью и здоровьем. Становилось понятно, почему истосковавшиеся по ласкам искатели приключений испытывали желание отдохнуть на ее пышной груди и, соприкоснувшись с ее заразительной бодростью, вновь обрести вкус к жизни, будучи даже беднее, чем библейский Иов…

Марселина, эта бедная сирота, несколько раз выходившая замуж и остававшаяся вдовой, родившая столько детей и брошенная их отцами, создавала свой очаг, используя малейшую травинку. На ее долю пришлось столько несчастий, что ей впору было наложить на себя руки. А она в своей жизни старалась видеть лишь везенье и счастье. Она могла давать людям радость, подобно тому, как продавала им свои мидии или свой уголь.

— Другие дети у меня серьезные и немного простоватые, — объяснила она Анжелике. — Ну, это понятно! Их отцы ведь не были губернаторами… А от моего младшенького все время голова кругом идет. И это полезно… Если голова не работает, то становишься глупым. Когда приезжает его отец, то вообще творится что-то невообразимое. К концу лета, можете не сомневаться, здесь сплошное смертоубийство. Он может вообще целый город перевернуть вверх дном. О, ляля!.. Я им просто восхищаюсь! Не знаю, как это ему удается находить столько способов, чтобы всех задевать, никого не оставлять в покое… Это целое искусство, говорю я вам… Я бы так не смогла. Вообще я не, могу причинять людям зло, в этом мое несчастье.

Говоря все это, она внимательно разглядывала Анжелику. Наконец она сказала:

— Ну, все в порядке! Я рада, вы достойны его, хочу я сказать. Вы та женщина, которая ему нужна. Кому? Графу де Пейраку, черт возьми! Меня это беспокоило. О вас столько рассказывали. Говорили, что вы очень красивая. Даже слишком красивая. Это меня пугало. Очень красивые и при этом благородные женщины часто оказываются потаскухами. Он был здесь у нас еще вначале, когда разведывал, до того, как привез вас из Европы. Это особый человек.., как это сказать.., других таких не бывает. Он выше всех, выше даже, чем вот этот, — сказала она, показав без стеснения на Виль д'Авре. — В нем есть что-то такое, из-за чего у всех без исключения женщин возникает желание, чтобы он хотя бы немного проявил к ним интерес, ну, скажем, просто посмотрел на них.., так, как он умеет смотреть. Это очень странное ощущение: сознаешь, что он на тебя смотрит, и сразу становишься чем-то, кем-то особым.., или, скажем, он улыбнулся тебе, произнес лишь одну фразу, например, такую: «У вас, Марселина, очень милый дом. Вы дали ему душу…» И после этого ты растешь в собственных глазах… Говоришь себе: «Да, правда, я дала душу своему дому, и люди это чувствуют…» Я думала, что не существует женщины, которая могла бы стать женой такого человека. Женщина может быть ему нужна лишь для временного развлечения. Он не из тех, кто может жениться лишь для того, чтобы его обслуживали, чтобы показывать свою жену в салонах… И я говорила себе также, что уж никак не за морями, не в диких странах он сможет найти свою редкую птицу… И вот я узнаю, что в Голдсборо появилась графиня де Пейрак. Меня разобрало такое любопытство, что еще немного, и я готова была специально отправиться туда, чтобы посмотреть, что вы собой представляете. А сейчас я вас увидела. И я удовлетворена. В жизни все-таки происходит что-то хорошее.

Анжелика с первых слов поняла, что Марселина говорит о Жоффрее. И нескрываемый энтузиазм, с которым эта женщина выражала свои мысли, доставил ей такую радость, что она едва сдерживала слезы на глазах. И она увидела ЕГО здесь, когда он сюда приехал, одинокий, брошенный близкими, изгнанный из королевства из-за единственного греха: он обладал незаурядным умом и величием души. И сердце Анжелики наполнилось любовью и тоской по нему. Она была тогда далеко отсюда, во Франции. Ее преследовали, как дикого зверя. А он был здесь, потеряв надежду когда-нибудь снова ее увидеть. Оба были несчастны, так как думали, что никогда уже не смогут найти утешения на этой земле. Чудо, которое вновь их соединило, приняло вдруг неземные размеры. Увидев слезы в глазах Анжелики, Марселина с беспокойством замолчала.

— Извините меня, — сказала Анжелика, вытирая ресницы. — То, что вы говорите, так задевает меня за сердце! Я не могу выразить, как ваши слова меня тронули. И кроме того, я испытываю сейчас такое беспокойство о муже.

— Все образуется, — сказала Марселина с добротой в голосе.

— Господин губернатор мне все рассказал. Вы хотите встретиться с мужем на берегу моря, но вы не можете продолжать ваше путешествие из-за раны на ноге… Наберитесь терпения! Может быть, мы сможем скоро что-нибудь о нем узнать. Мой сын Лактанс сейчас в Тормантине, он повез туда товары. Вернется он завтра или послезавтра, если он видел там господина де Пейрака, то он нам об этом скажет.

Эта новость несколько успокоила Анжелику.

От Марселины поистине исходило нечто животворное и вселяющее уверенность. Особенно после того, как она сказала: «Все образуется».

Они весело перекусили пирогом с дичью, запивая его сидром.

Виль д'Авре прочел Анжелике письмо, которое он посылал в Квебек, чтобы сообщить о недостойном поведении братьев Дефур. Письмо начиналось так:

«Ваше превосходительство!

Я, как и ранее, не имею причин быть довольным поведением господ Дефур. Тот, что недавно вернулся из Франции, ведет себя по отношению ко мне столь же непочтительно, как и трое других. Все они совершенно распустились из-за длительной свободы от всяких обязательств и привычки самим определять свою линию поведения, каковая достойна сожаления и свойственна тем, кто проживает в приморских провинциях Акадии, и каковая перенята ими от индейцев… Посему необходимо держать столь опасных людей под наблюдением, о чем я имел честь сообщить вам еще в прошлом году…» и т, д.

К ним подошли некоторые из детей Марселины и представились. Старшая дочь, Иоланда, была такая же крупная, как и мать, но не обладала ее природной женственностью.

— Это настоящая бой-баба, — с гордостью сказала о ней Марселина. — Она может одним ударом кулака свалить мужчину с ног.

Анжелика тайком спросила маркиза, которые из них являются отпрысками братьев Дефур.

— Точно не знаю, — ответил он. — Единственное, в чем я уверен, что таковые среди них имеются. Я это чувствую.

Вдруг их внимание привлекла точка, появившаяся далеко на горизонте. Это был какой-то корабль. Все вышли из дома.

Иоланда спросила, нужно ли начинать снимать котлы, чтобы идти прятаться в лес.

— Нет, — сказал маркиз. — Теперь я разглядел, с кем нам предстоит иметь дело. Это фламандская посудина этих презренных пьяниц братьев Дефур. Значит, они все четверо будут здесь в день Святого Этьена. И может быть, Александр!

Он потер себе руки.

— Ха! ха! Я заставлю их пропеть молитву. Анжелика ничего не сказала и внимательно посмотрела на него.

— Что это вы? — спросил маркиз. — Вы о чем-то задумались?

— У меня в памяти всплывает что-то, связанное с вами, — сказала она.

— Это касается вас и очень важно, но никак не могу вспомнить, о чем идет речь! Ах, вот оно что, ну да.., теперь я вспомнила… Первый раз, когда я встретилась с вами на берегу в Голдсборо, вы сказали, что без очков ничего не можете разглядеть в двух шагах от себя. А сейчас, без очков, вы не только разглядели вдалеке корабль, но и смогли определить, кому он принадлежит.

Маркиз казался смущенным и стал краснеть, как ребенок, застигнутый за чем-то нехорошим, но быстро овладел собой.

— Это правда! Я припоминаю… В действительности у меня превосходное зрение, и я никогда в жизни не носил очков.., но тогда я вынужден был разыграть эту маленькую комедию…

Он осмотрелся вокруг и отвел ее в сторону, чтобы поговорить без свидетелей.

Глава 8

На следующий день маркиз снова зашел к братьям Дефур, чтобы повидаться с Анжеликой. Он так красноречиво заверял ее в своих дружеских чувствах и приводил столько доказательств чистоты своих намерений в этом истории с Амбруазиной, что она в конце концов уступила его просьбе. Хорошо, она придет на его именины! Хорошо, она его прощает! Да, она признает, что именно благодаря ему ее нога сегодня почти зажила! Что она обидит его, если пропустит столь великолепный праздник на «Асмодее» и не увидит, как замечательно Марселина вскрывает мидии…

Кроме того, он был расстроен из-за Александра, который вернулся одновременно с двумя старшими братьями Дефур. Александр хочет продолжать плавать по рекам и не собирается возвращаться в Квебек вместе со своим покровителем… Между ними состоялся очень бурный разговор.

— Как молодежь неблагодарна, — вздыхал маркиз. — Анжелика, хоть вы не расстраивайте меня еще больше.

Ладно! Она пообещала прийти на празднование его годовщины и немного привела в порядок свой туалет.

Она всю ночь не могла уснуть и очень плохо выглядела. Она сердилась на себя за то, что очень уж близко к сердцу приняла рассказы этого злоязычного Виль д'Авре. Ведь Анжелика хила при дворе и не услышала от маркиза в общем-то ничего нового.

Разве она забыла о черных мессах, тайно организуемых по ночам в Версале, когда карлик Баркароль провожал ее и охранял от покушений на ее жизнь со стороны маркизы де Монтеспан? «Тогда я была менее уязвимой, менее чувствительной к человеческой мерзости…» Здесь, в этих девственных местах, опьяненная истинной и ослепительной любовью, она начала забывать о тех временах. Ее жизнь приобрела иной смысл, стала более полной, более здоровой, более созидательной, более соответствующей ее натуре. Намерены ли «они» преследовать ее даже здесь, чтобы заставить расплачиваться за прежние заблуждения? Это казалось настоящим кошмаром. Здесь, на краю земли, в этом царстве непорочности?! Сквозь открытое окно она увидела индейца Пиксарета, который охранял ее. Другой мир, другие люди. Недалеко отсюда спал ее сын Кантор. Она подумала об Онорине.., о Северине, о Лорье, о маленькой Элизабет в ее деревенской колыбели, об Абигель… Она быстро встала с постели, чтобы пойти посмотреть на звезды, черпая в этом созерцании чистого ночного неба так необходимую ей сейчас силу.

— Нет, «они» нас не одолеют…

Она не переставала думать о Жоффрее де Пейраке, выделяя его из всех людей, с которыми ей пришлось встречаться. Он был единственным, с кем она мыслила совместную жизнь, с кем могла заключить духовный договор о дружбе и любви. Это усугубляло их одиночество среди других людей, но позволяло им также не сбиться с пути и идти вперед той дорогой, которая была предназначена им судьбой.

«Как я могла столь долго жить без тебя?.. Без тебя, единственного, кто знает обо мне все.., кто сознает, что я подобна тебе, хотя я женщина, а ты мужчина. Были ли в моей прошлой жизни такие моменты, где бы ты не присутствовал? Нет, не были, так как твой образ позволял мне, несмотря на мои слабости женщины, не затеряться в стаде других людей и не смешаться с ним…» В конце дня она отправилась в сопровождении Пиксарета и Кантора в усадьбу Марселины Реймовдо. Братья Дефур Уже были там, облаченные в свои суконные фраки и туфли с застежками, которые они доставали из сундуков не чаще, чем раз в год. Они держались более или менее достойно и непринужденно, ведь на этот раз они были просто обязаны понравиться губернатору.

Утром они присутствовали на богослужении в часовне отшельника, этого седовласого монаха-реформата, одетого в серую сутану. Без особого удовольствия, но громкими голосами они пели псалмы.

— Это просто ужас, — сказал Виль д'Авре, выходя из часовни. — Из-за них у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. О, дорогая моя, вы услышите пение во время церковной службы в Квебеке! Хор в соборе и хор в церкви иезуитов…

— Вы, я смотрю, уверены, что мы будем в Квебеке… Я думаю, что это не представляется в настоящее время реальным. Сейчас сентябрь, и я не знаю, где находится мой муж… И в любом случае я не могу провести зиму так далеко от маленькой дочки, которую я оставила в отдаленном форте на границе с Мэном…

— Возьмите ее с собой! — сказал Виль д'Авре, как будто это было так просто сделать. — Урсулинки обучат ее азбуке, и она будет кататься на коньках по льду залива Святого Лаврентия…
***

Несмотря на все соблазны предстоящего праздника, который привлек сюда всех окрестных акадийцев, в том числе нескольких английских, вернее, шотландских колонистов, а также «знать» соседних племен, Анжелика не испытывала особого удовольствия от того, что ей придется на нем присутствовать.

Она была далеко не в том душевном состоянии, в каком находилась два месяца тому назад в Монегане. Какое приятное воспоминание! Она прыгала через костер, зажженный в честь Святого Иоанна, чтобы изгнать злых духов и пуститься затем в сумасшедший пляс с баскским капитаном Эрнани д'Астигуерра под осуждающими взглядами иезуита Джека Мэуина и пастора Томаса Пэтриджа. И того и другого сегодня уже не было в живых!.. Какой ужас! Когда, наконец, кончится это проклятое лето?!.

Разноцветные фонари были развешаны на реях корабля и отражались в спокойной воде фиорда, где стоял на якоре «Асмодей».

Кантор настраивал свою гитару, так как она в этом нуждалась после всего, что выпало на ее долю, в Порт-Руаяле.

На борт корабля всех должны были доставить на лодках. И там будут все пировать, петь и танцевать.

Но Анжелика не смогла в тот вечер доставить удовольствие своим присутствием бедному губернатору Акадии.

В суете приготовлений, когда начало темнеть, к ней подошел молодой индеец и сказал на хорошем французском языке, что отшельник на горе просит ее прийти к нему в часовню, так как какой-то человек хочет поговорить там с госпожой де Пейрак и с ее сыном Кантором. Анжелика резко ответила:

— Я не люблю подобных посланий… Какой-то человек… Это слишком неопределенно! Пусть он назовет себя, и тогда я приду.

— Он сказал, что его зовут Кловис.

Глава 10

Можно ли перечислить все утонувшие богатства? Помимо мехов там были тысячи фунтов самых разнообразных товаров (в основном, английских), драгоценности и испанские дублоны, полученные губернатором в оплату за его помощь или покровительство от владельцев мелких факторий Французского залива, которые часто сами являлись перекупщиками оружия и боеприпасов. Торговая деятельность маркиза де Виль д'Авре свидетельствовала о том, что его интересуют буквально все вещи на свете, и он хорошо знает их торговую или художественную ценность. Там были вина, ликеры, ром с островов. Подарки, полученные от Пейрака в Голдсборо, были среди тех предметов, чью потерю он оплакивал больше всего. Спасти удалось лишь голландскую фаянсовую печь, так как маркиз недавно разобрал ее и перевез на берег, чтобы показать Марселине, а также, чтобы лучше упаковать, прежде чем он отправится в обратное путешествие в Квебек, к берегам Новой Шотландии, где море было очень бурным.

Всю ночь и весь следующий день берег против того места, где затонул «Асмодей», был похож на растревоженный муравейник. Каким образом могла быть совершена эта диверсия? (рыла ли тому причиной небрежность, пожар, возникший по вине какого-либо матроса, который напился и опрокинул фонарь, или же забрался с ним в трюм, не обращая внимания на спертый воздух, какой там иногда бывает во время сухой летней жары, когда некоторые продукты, сваленные в кучу, начинают бродить, а из плохо закупоренной бочки с крепкой тростниковой водкой испаряется спирт. Достаточно было одной искры…

Но все знали, что было совершено заранее подготовленное преступление. Маркизу де Виль д'Авре принесли кусок довольно странного кабеля, найденный одним индейцем на берегу в соседней бухте. Губернатор внимательно осмотрел его, покачал головой и сказал с горечью в голосе:

— Гениально! Это просто гениально!

Это был кем-то забытый или брошенный за ненадобностью кусок искусно сделанного запального шнура. Маркиз разъяснил, что пираты южных морей, желающие отомстить какому-нибудь конкуренту, неплательщику долгов или тому» кто забывает выполнить свои обещания, были очень изобретательны в деле изготовления медленно тлеющих фитилей, не выделявших при горении ни запаха, ни дыма. Они могли быть протянуты к пороховому отсеку трюма каким-нибудь злоумышленником, и у того оставалось достаточно времени, чтобы успеть убежать. Этот шнур был особо «гениальным». Он был сделан из рыбьего кишечника, заполненного, как тоненькая сосиска, измельченным трутом, «склеенным» каким-то черным веществом, состав которого Виль д'Авре не мог точно определить, но в котором Анжелика распознала чилийский клей, так как подобный материал очень часто использовал для своих работ граф де Пейрак. Все было пропитано индейской смолой.

— Эта смола позволяет содержимому кишки гореть медленно и не выделять ни запаха, ни дыма, — сказал губернатор. — Фитиль мог быть протянут к нашему кораблю и подожжен вчера или позавчера. Никто не смог бы его погасить или обнаружить, раньше чем огонь достигнет своей цели…

— Но ведь корабль охраняли?

— Кто охранял? — прорычал де Виль д'Авре. — Лентяи, которые напиваются пьяными и спят с дикарками… При всем этом столько народу ходило взад и вперед во время подготовки к празднику, что кто угодно мог взойти на борт с этим шнуром, спрятав его в своей шляпе…

Он с подозрением посмотрел в сторону братьев Дефур.

— Эге! — сказал старший из них. — Вы что, нас хотите обвинить?.. Ну, это уж слишком, губернатор!.. Вы забыли, что мы также находились на борту корабля в этот вечер, и, если бы не наррангасет, мы бы вместе с вами взлетели в воздух…

— Это правда! А где наррангасет?.. Как он мог об этом узнать? Он заговорит, даже если для этого мне придется подвергнуть его пытке…

Чтобы избавить Пиксарета от этого допроса, Анжелика сказала, что это она его предупредила о готовящемся покушении и что всех их спасла только фантастическая скорость индейца. Но она отказалась сообщить имя Кловиса и дать его приметы, хотя маркиз, весь дрожа и вне себя от волнения, засыпал ее вопросами. Представитель губернатора Новой Франции в Акадии был готов направить всех индейцев области на поиски этого человека и начать поджаривать ему пятки, чтобы вырвать у него все возможные сведения об истинных организаторах этой катастрофы. Анжелика признала, что уже несколько месяцев какая-то банда злоумышленников бродит в этих местах, стремясь, судя по всему, особо навредить графу де Пейраку и его друзьям. Но она гарантирует, что тот, кто рисковал своей жизнью, чтобы ее предупредить, никак не может быть заподозрен в сообщничестве с ними — Тем не менее я хочу, чтобы мне его нашли, — кричал Виль д'Авре. — Он мне скажет все, все! Мы должны как можно быстрее обезвредить этих бандитов.

В этом все местные жители, в том числе братья Дефур, разделяли его мнение. Возмущение было особенно велико среди здешних колонистов, а также среди индейцев, которым сказали, что англичане потопили корабль, привезший им подарки от короля Франции. Они выходили из леса и готовы были пойти войной против любого врага, на которого им укажет губернатор.

Упорное нежелание Анжелики дать ему более подробные сведения о том, как она обо всем этом узнала, приводило Виль д'Авре в ярость. Потеря богатств и особенно тех предметов, которые он с такой любовью собирал, волновала его, безусловно, гораздо больше, чем спасение своей собственной жизни. В своем горе он совсем потерял голову.

— А кто мне докажет, что это не вы, мадам, подготовили весь этот заговор. Это дело ваших рук или кого-то из ваших людей… Я уверен, что господин де Пейрак способен на все, чтобы установить свою гегемонию во французских владениях. Он неоднократно доказал, что хитрость ему не чужда… А ваша преданность ему всем известна. Ликвидировать губернатора Акадии и всех, кто ему верен… Превосходная операция! И он хозяин всех этих мест… Теперь мне все ясно.

— Вы говорите о моем мухе и обо мне? — воскликнула Анжелика, вне себя от возмущения.

— Да! — воскликнул он, топнув ногой, весь красный, как вареный рак. — И вот доказательство! — И он стал размахивать куском фитиля, начиненного порошком из трута.

— ..Столь невероятно сложная вещь могла быть изготовлена только в его дьявольских мастерских. Его рабочие и его рудокопы самые опытные, самые искусные на всем свете. Об Этом известно во всех уголках Америки. Вы что, будете это отрицать?..

У Анжелики вдруг, словно молния, мелькнула в голове мысль о том, что без черной лапы Кловиса, возможно, не обошлось при изготовлении этого медленно горящего фитиля. В глазах мало-мальски сведущих людей такая сложная и изобретательно исполненная вещь могла быть сделана только в Голдсборо или в Вапассу. Помощь овернца их врагам, по всей видимости, состояла не только в том, чтобы отправить ее в английскую деревню…

Ошеломленная этой мыслью, она рассматривала кусок шнура. Она сама могла погибнуть в результате этого покушения, но ее не было на корабле так же, как и Кантора, и это не могло не вызвать подозрения. Вдруг фраза, прочитанная ею на куске бумаги, найденном в куртке бандита, приняла ужасный смысл: «Сейте горе на ее пути, но так, чтобы обвиняли в этом ее».

Увидев, что она замолчала, Виль д'Авре восторжествовал.

— Ага, вам нечего сказать! Значит, есть доля правды в том, что я говорю! Как это случилось, что только вы, мадам, и ваш сын отсутствовали на празднике?

— Я вам уже объяснила, — вздохнула Анжелика. — Нас позвали. И подумайте, маркиз, если бы я хотела всех вас уничтожить, разве я стала бы посылать к вам именно Пиксарета и даже своего сына, рискуя, что оба они взлетят на воздух вместе с вами?

— Все это хорошо разыгранная комедия.., или в вас вдруг заговорила совесть. У женщин такое случается.

— Хватит! Вы уже начинаете заговариваться! В том, что произошло, есть и ваша вина.

— Как моя? Ну, это уже слишком, — вскричал он фальцетом. — Я разорен, я в отчаянии, я чуть не лишился жизни И вы еще меня во всем этом обвиняете!

— Да, вас, так как вы должны были в Голдсборо нас предупредить об опасности, которая нам угрожает со стороны герцогини де Модрибур.

— Но какое это имеет отношение ко всему, что здесь произошло? Какая может быть связь между тем, что я знал о герцогине, с этой бандой преступников, о которой вы мне рассказали, и гибелью моего корабля?..

Анжелика в растерянности положила руку себе на лоб.

— Возможно, вы правы! И тем не менее я чувствую, что существует какая-то связь между ней и теми несчастьями, которые на нас обрушились… Потому что все это дело рук Сатаны, а она одержима дьяволом.

Губернатор с испугом посмотрел вокруг себя.

— Вы так говорите, как будто она сейчас сюда вернется, — простонал он. — Этого нам еще не хватало.

Он сел на скамейку и вытер глаза своим кружевным носовым платком.

— Извините меня, Анжелика. Я признаю, что говорю что-то не то. Я так взволнован, что допустил ряд бестактностей. Но мой инстинкт мне правильно подсказывает. Я знаю, вы здесь ни при чем, напротив, вы спасли нам жизнь, но признайтесь, что дружба, которую я к вам питаю, к вам и вашему супругу, обошлась мне очень дорого. Вы должны по крайней мере помочь мне найти этого человека.

— Я не могу этого сделать, и в любом случае он сейчас уже далеко отсюда.

Впервые ей пришло на ум, что могла существовать какая-то связь между Амбруазиной и теми незнакомцами, которые строили против них козни. Эта мысль казалась бредовой, лишенной всякой логики, но что-то необъяснимое в переплетении событий постепенно укрепляло эту уверенность, и под влиянием охватившего ее волнения это отразилось у Анжелики в подсознании.

Все раздваивалось, покрывалось каким-то туманом. Цели, которые их враги преследовали, не поддавались логическому объяснению, но повсюду просматривалось какое-то неумолимое желание любыми средствами, любыми путями их уничтожить, непременно поразить их тела и души.

Кто-то искусно стягивал петлю вокруг нее, давая ей возможность избежать смерти лишь для того, чтобы почувствовать, какому ужасному испытанию будет подвергнуто ее Духовное бытие. Была ли она готова бороться против этого, как умела бороться за свою жизнь?

Наносимые ей удары становились все более сильными, все более жестокими, все более изощренными. А тот удар, который обрушился на нее на следующий день после взрыва «Асмодея», чуть совсем не подорвал ее духовные силы.

Глава 12

Анжелике не пришлось уговаривать Виль д'Авре сопровождать ее. Он вдруг сам заявил не терпящим возражений тоном:

— Я возьму вас с собой. Не имеет смысла сидеть здесь и ждать неизвестно чего. Я должен как можно быстрее попасть в Квебек, чтобы представить господину де Фронтенаку Доклад о том, что замышляется здесь, в Акадии. Старина Никола Пари, хозяин восточного побережья, кое-чем мне обязан. У него наверняка найдется для меня корабль и то, чем его загрузить: шкуры, соль, уголь. Я не могу возвращаться в Квебек с пустыми руками, об этом и думать нечего. В сундуках этого старого плута, промышлявшего морским разбоем, осталось, конечно, кое-что из пиратской добычи. И на этот раз ему придется показать мне дно своего денежного ящика, или я лишу его привилегий на Консо и Королевском острове…

Была еще одна трудность: предстояло переправить сушей, покрытой многочисленными болотами, довольно тяжелый багаж, поскольку губернатору удалось в конце концов спасти немало имущества. Среди грузов были и голландская фаянсовая печь, и сундук Сен-Кастина.

На выручку пришел Александр, предложивший погрузить все это на «его» торговое судно, фламандскую шхуну братьев Дефур, подняться на нем как можно выше по Малому Кодиаку, причем со скоростью дилижанса. Оттуда к побережью идет приличная дорога. Менее чем за четыре дня груз будет на берегу у Шедиака, и останется лишь направить за ним баркас из Тормантина.

Лицо губернатора расплылось в улыбке.

— Гениально! — воскликнул он, — я всегда говорил, что этот парень — гений! Иди, я тебя обниму, Александр. Я вижу, что не зря старался развивать твою сообразительность. Да, ты бываешь иногда легкомысленным и фривольным, но когда твоя страсть к преодолению порогов и мелей служит тем, кто тебя любит, я тебе многое прощаю… Отправляйся, друг мой, я тебя благословляю…

Они тут же обсудили кое-какие детали. Губернатор хотел, чтобы Александр сопровождал его груз до Тормантина. Он очень боялся, что того ограбят на побережье у Шедиака. «Чего еще ждать от этих браконьеров, слетающихся летом со всего света к нашим берегам…» Он выдал Александру кругленькую сумму денег, чтобы тот мог найти надежную охрану или нанять какую-нибудь посудину, затем забрал их назад, решив, что нынешней молодежи, с ее мозгами набекрень, ни к чему такие деньги, и в конце концов снова вручил их с многочисленными наставлениями, которые были выслушаны Александром, как обычно. Было ясно, что он ждал лишь конца нотаций, чтобы взобраться на свое судно и поднять парус.

— Вот и поймите эту молодежь, — вздохнул Виль д'Авре. — Лето сводит их с ума. Зимой он обязательно вернется погреть ноги у моей фаянсовой печки и полакомиться яблочками с карамелью.., фирменным изделием моей кухарки… Вот увидите! Но это еще когда будет. А сейчас нужно найти судно и спасти то, что еще можно сохранить… Уж эта мне Акадия! Как гвоздь в башмаке! Настоящий адский котел!.. Никогда я сюда больше не вернусь… И все же я люблю Марселину и моего маленького Херувима!..

Что касается Анжелики, она уже отослала «Ларошельца» с боцманом Ванно и небольшим экипажем на борту. Они должны были обогнуть Новую Шотландию и встретиться с их экспедицией в Тормантине или Шедиаке после захода в Голдсборо, чтобы поставить в известность об их злоключениях Колена Патюреля. В качестве эскорта Анжелика оставила при себе лейтенанта Барсампюи и несколько матросов.

Она предпочла бы, чтобы Кантор и в этом рейсе исполнял обязанности капитана «Ларошельца», но юноша отказался оставить ее. «Через два дня мы встретимся с твоим отцом, — сказала она, — еще через несколько дней к нам присоединишься и ты… Нет никаких оснований бояться за» меня…» Однако Кантор заупрямился без видимых причин. Не без труда удалось Анжелике скрыть свои переживания и не рассказать сыну о появлении герцогини де Модрибур. Хотя, возможно, до него уже дошли слухи об этом или подсказала что-то интуиция.

Она не стала настаивать. В конце концов присутствие сына всегда доставляло ей радость, служило поддержкой и утешением.

К поездке готовился, конечно и Пиксарет, всегда невозмутимый и уверенный в себе. Он даже подсмеивался над чем-то. Однако Анжелика, начавшая все лучше понимать его, чувствовала, что он полон тревоги, как человек, которого ждет поход через враждебную страну.

— Эти малеситы — просто вонючие животные, — пояснил он коротко. — Их друзья и союзники на земле — это спирт и товары с кораблей. Остальное их не тревожит, и они с трудом отличают ирокеза от абенака…

Среди аборигенов заметно было какое-то брожение, глухое недовольство; ходили разговоры о войне и отмщении, о подарках, которые были-де обещаны, но не вручены. Многие индейцы целыми группами без видимых причин следовали за караваном. Виль д'Авре убеждал себя, что этим оказывалась честь ему, губернатору Акадии. Однако Пиксарет не ждал от беспокойного эскорта ничего хорошего. Местные индейцы Успели уже собрать с сезонных рыбачьих судов дань в виде значительного количества спирта. Близилось время, когда они, объединив имеющиеся в каждом племени запасы огненной воды, должны были предаться безумным пьянкам, кончавшимся обычно дикими драками и убийствами, которые постепенно принимали у них форму традиционных колдовских церемоний.

Возбужденные ожиданием наслаждения, доставляемого им этим ядом бледнолицых, «молочком французского короля», как они его называли, зная, как дорого им обойдется участие в оргиях и не имея сил отказаться от них, индейцы становились подозрительными и нервными, недовольными собой и всем остальным миром, теряли свое обычное благодушие.

К счастью, присутствие двух братьев Дефур, а также сыновей Марселины, которые были, можно сказать, местными жителями и имели родственников или названых братьев среди индейцев, обеспечивало каравану безопасность.

К тому же они довольно скоро должны были оказаться по другую сторону перешейка Шигнекто, а с выходом на берег залива Святого Лаврентия покинуть замкнутый в самом себе мир Французского залива, сурово охраняемого болотами, бурями и туманами. Там им откроются более широкие горизонты: на восточном побережье все взгляды прикованы к Европе, здесь уж не повернешься к ней спиной.

Нетерпение Анжелики, которой хотелось побыстрее покончить с неизвестностью и покинуть эти забытые Богом и людьми дикие земли, было столь велико, что она направила экспедицию кратчайшим путем, по тропинкам Шигнекто, да еще со скоростью, которую выдерживали лишь дикари, а маркиз то и дело жаловался, что он не в силах поспевать за ними.

Но Анжелика была совершенно равнодушна и к его жалобам, и к открывающимся их глазам пейзажам.

Она очень спешила и молча шагала, погрузившись в свои мысли, которые сталкивались в ее мозгу, не находя выхода, так как у нее не хватало смелости обдумать все до конца и взглянуть правде в глаза.

Она трепетала при мысли, что Амбруазина может покуситься на жизнь Жоффрея. Не зря ведь Виль д'Аврс сказал ей: «Это отравительница…» Что вполне похоже на правду.

Но Жоффрей не такой человек, чтобы с ним могли легко расправиться, он не даст себя обмануть, да еще женщине, пусть и соблазнительной, вынашивающей планы его убийства… Анжелика его изучила. Она вспоминала его редкую проницательность, его умение держать других на расстоянии, его способность схитрить, но и проявить выдержку, что отражало свойственные ему в известной мере пренебрежение и недоверие к роду человеческому.

Обнаруживая в нем эти качества, она иногда страдала, думая, что никогда не сможет его полностью постичь, но сегодня они ее радовали как залог того, что он не позволит Амбруазине себя провести.

«Он слишком опытен, — убеждала она себя. — Он всегда действовал с умом, особенно когда дело касалось женщин… Даже по отношению ко мне. Правда, иногда он недооценивал глубины моего чувства… Но и я ведь не так проста… Может быть, и я недостаточно хорошо знаю себя, степень моего недоверия к жизни и людям, силу своей страсти к нему… Если с ним что-нибудь случится, я умру!..» Временами, как это бывает с осужденными на смерть, перед ее мысленным взором проносились картины ее жизни.., их жизни в разлуке, которая была тем не менее их общей жизнью, так как их всегда объединяли воспоминания и жгучее ожидание встреч. Возникали его образы, менявшиеся вместе с превратностями их судьбы: воспоминания о юношеской любви, о графе Тулузском, а позднее о бешеной тайной страсти, в которой не хотела себе признаться дама Анжелика из Ла-Рошели, к выкупившему ее пирату по имени Рескатор.

Да-да! Достигнув зрелости, она вновь влюбилась в того человека, каким он стал. Причем даже не узнав еще в нем мужа…

Рескатор, который ждал ее там, на восточном побережье, оставался для нее всегда немного загадочным. Когда же он улыбался и сбрасывал маску, то превращался в доброго товарища по Вапассу, в друга, делившего с ней дни радости и горя, обладавшего почти женской деликатностью и душевной чуткостью. Когда же наконец она сможет прижаться к нему, убедиться, что он есть, что живет среди живых, — ах, как быстро умерший человек исчезает из мира живых!.. — узнать его, признать по знакомым жестам, выражениям, звукам голоса, по каждой черточке, раскрывавшей его для ее чуткой любви, увидеть то, на что раньше она не обращала достаточно внимания: внезапную замкнутость, гнев, иронию или холодность, которые так пугали Анжелику, поскольку ее неискушенный ум видел в этом угрозу для себя, а не проявление высоких личных качеств, проникнутых глубокой человечностью. Он стремился приспособиться к жизни, покорить судьбу ж не дать ей раздавить себя или повлечь к слишком быстрому падению.

В мире, который его окружал, она мало-помалу превратилась — как звезда, увлекаемая движением галактики, постепенно приближающаяся к центральному светилу, — в его главную заботу. Он признался ей в этом: «Я полюбил вас, полюбил ту женщину, какой вы стали… Не будучи еще уверен в том, что я завоевал ваше сердце, сегодня я в первый раз познал боль любви… Я, граф Тулузский, признаюсь: потеряв вас, я погибну…» Пусть он и преувеличивал немного, но в этих его словах было нечто невыносимо тяжкое для ее боязливого сердца.

Не означало ли это, что их чувство слишком прекрасно, слишком необычно, чтобы стать их жизнью, что оно скоро пройдет.., что она опоздает…

И Анжелика шагала, не замечая времени, летела, охваченная желанием броситься к нему, обнять наконец его, живого… А что будет потом, что она затем узнает, уже не имело для нее значения…

Глава 2

От мыса Гаспе на севере, находящегося у слияния залива Святого Лаврентия с рекой того же названия, до Кансо и еще далее к югу тянется странный мир отмелей и бухт, пропитанных в течение лета запахом рыбы, усеянных лодками, стоящими на якоре судами и похожими на столы деревянными помостами на сваях, служащими для разделки трески, окаймленных чудовищными свалками рыбных отходов, с тучами кричащих птиц над ними, многокилометровыми гирляндами развешенной для просушки рыбы. Это — царство трески, Зеленый залив! Часто он покрывается полупрозрачной дымкой, напоминающей сернистые испарения. Береговые отроги и мысы скрываются тогда в тумане, а их обитатели прозябают на участках, зажатых между морем, отливающей металлическим блеском галькой и лесом, покрывающим склоны гор. Казалось, все кончается за пределами этого мирка. Канадские ели, похожие на черные веретена, выстроившись непроходимым частоколом, отрезают побережье от остальной страны… Там, под защитой леса, укрывались несколько деревушек и форт с оградой, близ которой лепились построенные из коры хижины индейцев-малеситов, вырождающихся из-за неумеренного потребления алкоголя.

За туманами открывался залив. Святому Лаврентию, можно сказать, повезло, так как его праздник выпал на день, когда француз Жак Картье водрузил Крест на мысе Гаспе.

Его именем названа река длиною в несколько тысяч миль, залив, размерами равный Франции, окаймленный многочисленными островами. На севере

— остров Антикости, на востоке — Ньюфаундленд, на юге — Сен Жан, с его безлесной поверхностью и красными береговыми обрывами, напоминающий рубин, брошенный в голубизну моря, и Королевский остров — антрацитовое кольцо вокруг огромного озера.

А в самом центре — архипелаг Мадлен: острова Демонов, Птиц, Пуант-о-Лу, Авр-о-Мезон, Ла Гросс…

Пленники здешних «песков» были совершенно оторваны от жизни залива.

Каждый год в начале лета целые рыболовные флотилии с берегов Европы осаждали, подобно стаям перелетных птиц, эти берега, размещаясь в излюбленных ими уголках на весь сезон.

Первый из прибывших считался «хозяином поплавка» и на многие месяцы по-хозяйски располагался со своей командой на самых лучших местах.

Таким и предстал перед глазами Анжелики участок Тормантина-Тидмагуша, когда она появилась там после полудня.

Мыс Тормантин, давший имя этой местности, находился дальше к северу и не был виден с этой точки побережья. Таким образом, участок, куда вышли путешественники, не имел названия и был предназначен для ловли рыбы, совершения преступлений и.., продажи душ дьяволу…

Именно здесь все должно было произойти. Анжелика уже говорила об этом Виль д'Авре. А сейчас, сидя в лодке, подгоняемой веслами бретонца, она смотрела, как медленно приближался берег. Солнце стояло еще высоко, но стена тумана превращала его в размытое ослепительное белое пятно. По морю бежали мелкие, отсвечивающие на солнце волны. Лодка, в которой вместе с Анжеликой разместился индеец Пиксарет, двигалась довольно медленно. Не помогал и парус, так как в воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения.

Высокий и нескладный, одетый в черную медвежью шкуру, вооруженный длинным копьем и луком со стрелами, Пиксарет по праву телохранителя занял место в лодке, которая, кроме рыбака и его орудий лова, могла вместить лишь двоих.

Остальные двинулись вдоль берега по тропинке, то и дело петлявшей в обход болот, окружавших поселок. Чтобы добраться до места, им требовалось несколько часов…

Анжелика смело выпрыгнула из лодки, замочив ноги почти до колен.

Бретонец указал ей на группу домов, которые ступеньками поднимались в западном направлении к отрогам гор, местами взбираясь на откосы.

Эти строения, большие и малые, крытые дранкой, соломой ил» даже дерном, росли без всякого порядка, словно дикие Растения. Над селением возвышался деревянный форт, похожий на черное горбатое чудовище, а чуть дальше, на самом краю мыса, захваченного стайкой елей, рядом с силуэтом креста, примостилась маленькая часовня с хрупкой колокольней, окрашенной в белый цвет.

Анжелика быстро двинулась к берегу, не обращая внимания на прибрежную полосу, где кипела работа рыбаков. Те, в свою очередь, также не удостоили ее приветствиями, словно не заметив появления незваной гостьи.

Неожиданно она очутилась среди королевских невест. Как в кошмарном сне, перед ней возникли знакомые лица Дельфины, Кроткой Марии, Жанны Мишо и ее дочки, Генриетты, Антуанетты и даже Петронильи Дамур. На фоне хмурого неба их лица показались ей бледными и расстроенными.

Они в самом деле побледнели при ее внезапном появлении.

— Где же ваша благодетельница? — бросила им Анжелика.

Одна из невест неловким жестом указала на ближайший дом. Анжелика двинулась к нему и решительно переступила выложенный из камня порог.

Она увидела там Амбруазину де Модрибур…